Римские вакации - [62]

Поэтому совсем скоро блудницы представлялись нам чуть ли не кузинами, а начавшиеся обильные возлияния позволили разглядеть в них мал-мальски привлекательные черты и не замечать самых заметных недостатков. Вино мы, разумеется, употребляли в его натуральном виде, то есть без всяких водяных разбавлений. Блудницы, тараторя без умолку и не забывая восторгаться нашими недюжинными способностями на почве Бахуса, вели светскую беседу, и делали они это столь напористо и скорострельно, что коллеги лишь поддакивали, глупо ухмыляясь, и опрокидывали чашу за чашей. Тем более смысл этой беседы, переполненной здешними бытовыми мелочами и фактами, не очень-то был нам и ясен.

Наше происхождение девиц не шибко интересовало; тем более что Джон сразу же отрекомендовался древлянами с горы Арарат.

Нервно трепетавший свет от неровного пламени светильников, мельтешение разлапистых теней по стенам, визгливые голоса девиц, спёртый воздух, пропитанный чадом горящего масла и густым духом дешёвых ароматов — всё это вкупе с эффектами от пития вызывало ощущение участия в нереальном сновидении с элементами гротеска, ну а живое тепло мягкой плоти, окружавшее со всех сторон, располагало к неге и покою, наподобие того, как если бы, намёрзшись и уставши, прийти домой и тут же залезть в горячую ванну. Поэтому я молчал, радуясь покою и ленясь открыть рот; одна рука моя покоилась на горячем бедре находившейся на моих коленях девицы, назвавшейся, кстати, Нарциссой (боковые также представились, но их имена память не сохранила), в другой же помещалась чаша, беспрестанно наполнявшаяся заботливыми путанами.

Нарцисса, елозя нежным задом, с милой улыбкой ерошила мне шевелюру и болтала всякую чепуху, потом заявила, что она тоже не лыком шита и умеет пить чистое вино; в доказательство шумно отхлебнула из моей чаши, театрально зажмурилась и выпятила с готовностью сложенные бантиком мокрые губки. Я несколько замешкался, убаюканный благодушной расслабленностью, на что девица, не меняя гримаски, многозначительно покряхтела. До меня дошло, и я с достоинством приложился. Губки тут же раскрылись упругим цветком, пролилось из них вино, резвый язычок засновал туда-сюда.

Это было столь хорошо, что после лобзания я оказался более пьяным, чем перед ним. Боковые девицы затеребили меня за одежду, стали не на шутку щипаться, требуя своей порции поцелуев. Отказывать я не стал. Результаты дегустации показали следующее: пигалица обладала устами вялыми и невкусными, а у пышной барышни губы были мягкими как размазня и совсем неповоротливыми, отчего я более не откликался на их призывы, направив свою благосклонность на девицу с цветочным именем.

А коллеги веселились каждый в меру своих желаний и наклонностей.

Сидевший напротив Джон нашёптывал что-то с пошлой улыбкой на ушко фигуристой мулаточке, не забывая при этом как следует елозить рукою под столом где-то на уровне дамских бёдер. Мулатка заливисто хохотала, растягивая губастый рот до ушей и сверкая крупными сахарными зубами, грозила игриво Джону пальчиком и как заведённая обзывала его гадким шалунишкой. Боба, усадив на колени упитанную блондинку с круглой румяной мордахой, счастливо улыбался и молча тискал её за бока. Раис быстро доедал мочёные яблоки из находившейся на столе миски, служившие, по всей видимости, единственной закуской на всех и на всю ночь, запивал трапезу вином вприхлёбку и косился волчьим взором на феноменальный бюст своей избранницы. Серёга, сведя глаза к переносице и улыбаясь как счастливый Буратино, громко травил анекдоты, коими уже имел честь блистать днём раньше, причем обращался он отчего-то преимущественно к стоявшему перед ним кувшину. После каждого оглашённого перла Серёга заливисто хохотал, называл себя комиком и прихлебывал из собеседника.

Пьяный как зюзя Лёлик, выбравшись кое-как из-за стола, подвалил к жавшимся в тёмном углу оркестрантам, тихо переживавшим утерю одного коллеги, присел перед ними на корточки, стал заказывать музыку, гремя в кулаках монетами — поначалу захотелось ему услышать эротическую "Ламбаду", но таковой в репертуаре виртуозов не оказалось; тогда заказана была искромётная "Калинка", но и тут музыканты оконфузились. Лёлик гневно ахнул, схватил бубен и, барабаня в него беспорядочно, стал объяснять неумехам основы нотной грамоты, но обучаемые особого упоения учебным процессом не проявляли, ибо, во-первых, Лёлик отчего-то обильно вставлял в свою речь специфические термины из русского дворового диалекта, а, во-вторых, и сам он из этой области вряд ли точно знал даже количество линеек в нотном стане.

Чернявая смуглая девушка цыганистого вида, с самого начала примазавшаяся к Лёлику, вылезла из-за стола, подошла к своему избраннику, стала что-то втолковывать ему с улыбочкой.

Лёлик поначалу заворчал, капризно рявкнул:

— А я не желаю!… — но затем вернул бубен, с двух попыток поднялся и неуверенно прошествовал к скамейке.

Тут же выскочила на середину залы ярко-рыжая щекастая девица из незанятых, взмахнула затейливо руками и залихватски крикнула:

— А сейчас танцы!

Оркестрик незамедлительно грянул нечто, напоминавшее смесь чарльстона с африканской плясовой. Рыжая, колыхнув смело бёдрами, прищелкнула пальцами и пошла перебирать ногами, кружась так, что короткая, словно платье первоклашки, туника в вольном размахе открывала взорам молочные прелести хозяйки. С сочным воплем вылетела из-за стола грудастая зазноба Раиса. Сластолюбец потянулся за ней, норовя ухватить за зад и усадить обратно — даже ради искусства не желал он ни на миг расставаться с подобной прелестью — но девица от жаждавших дланей ускользнула и кинулась в пляс, да с таким усердием, что тяжелые груди её запрыгали, заколыхались и чуть ли не захлопали, будто крылья, отчего Раис замер как пригвождённый, отвалил челюсть и распахнул азиатские свои глаза до размеров пятирублёвых монет.