Римские вакации - [34]

— Ну, нашли, наконец!… — радостно произнёс Раис.

Приноровившись, мы органично и даже с некоторым артистизмом вписались в многолюдные потоки, что, разумеется, для нашего человека особенного труда никогда не составляло, ибо он, наш человек, с малолетства приобретает тугоплавкую закалку среднестатистического горожанина и не понаслышке знает: почём фунт лиха и центнер живого веса в час пик, а уж стихийные законы движения толп, по сравнению с которыми броуновский хаос выглядит стройной системой, для него ясны и понятны как снег в январе.

Итак, мы влились в общий поток и потекли в толпе, проникая внутрь портиков и обходя все торговые точки с обстоятельностью завзятых шопоголиков. И словно попали в калейдоскоп, вертящийся так и сяк как балаганная карусель и складывающий всё новые и новые пёстрые узоры из ярких красок.

Изумительное изобилие всевозможного продовольствия в первозданном своём не обременённым цивилизованными упаковками виде было великолепно и потрясающе. И чего только там не имелось!

Рядами стояли распяленные мешки и высокие плетёные корзины, доверху набитые бобами, фасолью, каштанами, чечевицей, горохом сушёным, лущённым и просто в стручках; хрустело под ногами рассыпанное пшено, и вездесущие воробьи лихо склёвывали зёрнышки прямо из-под ног.

На холщовых подстилках высились пирамиды из разлохмаченной капусты, пупырчатых огурцов, оранжевой с белым налётом моркови; красовались целые горы свежего салата, радовавшего глаз нежной своей зеленью, вповалку лежала отменная репа, располагались аккуратные кучки чеснока и внушительные кучи отливавших перламутровыми боками луковиц; громоздились друг на дружке тыквы — не привычные нам пузатые как китайские фонари, а бутылочные.

Целый ряд отведён был оливкам. Продавались как свежие, сложенные в корзины, так и солёные, густо плававшие в рассоле в глиняных глубоких посудинах. Здесь же продавалось и оливковое масло. Загорелые, бойкие до навязчивости продавцы медными черпачками зачёрпывали его из широкогорлых ведёрных амфор и, громко расхваливая товар, проливали густою жёлтою струей обратно.

Мы вышли к ряду, где продавали снедь фруктовую: перво-наперво присутствовал виноград — просто горы лакомых гроздьев, светившихся сквозь матовый налёт затаённым огнём разных оттенков — от нежно-золотистого до густо-багрового; помимо того имелись: медовые дурманившие пчёл груши, янтарный просвечивавший на солнце инжир, фиолетовые пускавшие блики, словно лакированные, сливы, бугристые гранаты, яблоки всяческих калибров и всех светофорных цветов, — и всё это в такой аппетитной живописности и в таком изобилии, что сводило скулы.

— Однако, грушу хочу, — заявил Раис и свернул к прилавку, где имелись особенно смачные, чуть ли не лопавшиеся от сока, плоды, разложенные по низким широким корзинкам.

Продавец — вертлявый малый с оттопыренными ушами — яростно уговаривал потенциального покупателя отведать товар. Но тот на поэтические описания невиданных достоинств данных фруктов лишь поморщился с сомнением, а затем и вовсе ушёл.

Продавец, увидев нас, поначалу изумился, а потом схватил одну грушу, протянул её нам и замычал, делая свободной рукой странные жесты.

— Чего мычишь? Мы, чай, по-латински кумекаем, — важно сказал Раис и указал на самую большую доверху полную корзину. — Нам вот эту корзинку давай…

Продавец мигом возрадовался и обрушил уже на нас поток рекламы, предрекая несомненный праздник вкуса.

Раис достал из кармана золотой ауреус и, протянув его торговцу, настороженно спросил:

— Хватит?…

У торговца отвисла челюсть; он как-то сразу согнулся и, растерянно заулыбавшись, забормотал, что ему очень приятно услужить столь богатенькому варвару, но вот только сдачи у него столько не наберётся, даже если он продаст все свои фрукты по двойной цене, и, вообще, может всё же у богатенького варвара найдётся по квадранту, то бишь, по четверти асса за грушу, а вместе — продавец быстро сосчитал плоды в корзине — три асса и ещё один асс за корзинку, итого четыре асса, коими он полностью и удовлетворится.

Раис растерянно отобрал у торговца золотую монету и сунул взамен серебряный денарий.

Римлянин торопливо выудил из-за пазухи висевший на шее кожаный кошель, начал в нём сосредоточенно рыться, доставая по одному медные кругляки и кладя их на прилавок.

— Сдачу возьми, — скомандовал Раис Лёлику, а сам схватил корзину и поспешил в сторонку.

Мы последовали за ним, на ходу разбирая груши и тут же впиваясь в их ароматную мякоть, так и брызгавшую сладким соком.

Лёлик заметался между сдачей и корзиной, затем пригляделся с отвращением к нараставшей куче медяков, плюнул и бросился за своей долей, на ходу бросив:

— Сдачи не надо!…

Торговец окончательно одурел, но уже с некоторым оттенком счастья, и стал приглашать заходить ещё, ещё и ещё.

Раис, мрачно посмотрев на торопливо занявшегося трапезой Лёлика, пробурчал:

— Экономить надо… Копейка не казённая, а трудом добытая.

— Вот и таскай сам медяки гадкие. Небось, привычный, вон на башке меди-то сколько, — огрызнулся Лёлик и в сердцах швырнул огрызком в зазевавшегося голубя.

Мы разобрали последние плоды и пошли дальше; Раис, вздохнув с сожалением, поставил корзину на землю, тут же подхваченную ловким босяком.