Римские вакации - [2]

А на улице назревала благодать. Тёплые солнечные лучи щекотали нежно, тонкие аморальные ароматы струились амурными фимиамами, грязные островки чахоточного снега съеживались на глазах. Народ воспрянул ото сна и уже не брёл кое-как, а шествовал пружинисто; и даже бабуля древняя из соседнего дома восседала на скамейке молодцевато и подтянуто. Две девицы важные, а может гимназистки юные — кто их нынче разберет, малолеток этих распоясавшихся — в ярких блузках, в легкомысленных юбчонках весьма повыше колен прогуливались значительно, поцокивая каблучками по местами просохшему асфальту, покачивали грациозно попками, хвастались лилейными ножками, подуставшими от тёплых колготов и шерстяных гамашей; а тут вдруг паскудник-ветер рванул к ним из-за куста, поднырнул понизу, взметнул юбчонки надутыми парусами; и так сверкнуло из-под оттуда белизною хорошо перезимовавшей плоти, что небритая личность в жёваном пиджаке поверх драной майки прервала целеустремлённый полёт свой к ларьку за пивом и засмотрелась мечтательно. А некто из меломанов на верхнем этаже, распахнув окно настежь, выставил наружу колонки и облагодетельствовал прохожих навязчивой попсой.

В полупустом троллейбусе я уселся у окна, и, как оказалось, неудачно — солнце принялось залпами пулять в глаза, выскакивая из-за домов и путаясь в ажурных кронах тополей. Оставалось только зажмуриться, пригреться и посмотреть сквозь мелькавшие оранжевые сполохи сон: будто бы покачиваюсь я на спине неторопливо передвигающейся лошади, а кругом какие-то холмистые ландшафты с пальмами, и вдруг шум, крики, впереди на холмах обнаруживается некто вражеский, а едущий рядом Боба с ухмылкой берёт навскидку огромный арбалет… М-да, чего только не приснится в общественном транспорте…

Когда я, загремев привычно ведром в тёмных сенцах, вошёл в горницу, встретил меня восторженный вопль Лёлика:

— Ну вот теперь все в сборе! Пора начинать!

— О, да ты нос испачкал! — не удержался я отметить густо высыпавшие на хозяйском челе веснушки.

Лёлик засмущался и погрозил мне кулаком.

Внешность он имел весьма колоритную, так как к периодической весенней пятнистости природа наделила его пышными кудрями неуверенно-рыжего колера, позволявшего Лёлику с некоторым основанием называть себя жгучим шатеном, а вредным личностям в пору нашего общего детства применять в его адрес с той же долей основания дразнилку про убиенного лопатой дедушку. Ко всему Лёлик носил очки в щегольской тонкой оправе по случаю случившейся от неумеренного чтения близорукости.

Я солидно обменялся рукопожатиями с присутствовавшими, а именно, с самим хозяином, Джоном, Серёгой, Бобой и Раисом, после чего с мягким укором заметил:

— Что ж вы, судари мои, могли бы и без меня начать. Я бы понял и простил.

— Эть, ловкач какой! — заворчал за всех Раис. — Вкалывай тут за него… Так и похудеть можно!…

— Ну, это тебе не грозит… — заметил я не без оснований, поскольку с малолетства Раис отличался завидным аппетитом, отчего вырос не столько вверх, сколько вширь.

— А вот и грозит! — сурово не согласился Раис и насупился.

— А ты Алкоголь пей, в нём калории, — хитро прищурившись, посоветовал Серёга, сам любивший усугублять за воротник.

— А что ж колдыри все такие засохшие? — усомнился Раис.

— Это от внутренних противоречий, — пояснил Серёга.

— Хватит базаров! — строгим старшиной прикрикнул Лёлик, в мгновение ока завернувши половик и откинув крышку. — Налетай с песнями!…

Делать было нечего кроме самого дела. Начали распределять обязанности сообразно с озвученной Лёликом диспозицией. Кому-то надо было лезть в подпол, чтобы копать там землю и насыпать её в ведро на верёвке, а кому-то это ведро тягать наверх и выносить землю на улицу. Добровольцев изобразить шахтёров-стахановцев не нашлось, потому мы стали выдвигать из своих рядов тех, кто меньше всего сему уделу мог сопротивляться. Перво-наперво выдвинули Бобу, который был хоть худ, но вынослив и силён. Боба пытался возразить, ссылаясь на свой немалый рост, из-за которого ему придётся пребывать в подполе в состоянии "три погибели", но свойственная нашему другу застенчивость не позволила ему преодолеть коллективный напор и заверения в полном доверии к его несомненной ловкости и сноровке.

Вторым кандидатом Лёлик попытался предложить Раиса, но тот и сам наотрез отказался, и коллектив не поддержал, предполагая, что Раису с его выпуклыми боками в узком помещении делать будет нечего. Казалось, дискуссия зашла в тупик, но тут составить компанию работящему Бобе вызвался Джон, судя по хитрому прищуру решивший в темноте подпола отсидеться за его широкой спиной. Итак, роли были распределены. Джон с Бобою полезли с кряхтением в подпол; Раис, Серёга и я приготовились тягать наружу ведра с удаляемым грунтом и выносить его во двор. Работа не столько закипела, сколько началась. Лёлик как-то сразу принял на себя административные обязанности: то есть суетился вокруг, поминутно напоминая, что де работать положено на совесть, и, как мог, мешал трудовому процессу.

Таким макаром, особо не напрягаясь — несмотря на гневные окрики Лёлика — проработали мы пару часов, после чего производительный пыл стал стремительно улетучиваться, а мы принялись намекать хозяину, что пора бы того… перекурить, да и подумать не мешало по поводу отобедать, но Лёлик лишь кисло морщился и предлагал не забывать Бога. Мы пригрозили забастовкой, Лёлик предложил компромисс: ещё десять ведер и шабаш. Предложение было принято, ведра стали считаться вслух, и дело подходило уже к завершению, как вдруг в подполе, откуда доселе неизменно фонтанировали матерные прибаутки, ухнуло что-то с шумом, и сразу же воцарилось молчание. Затем после некоторого озабоченного бормотания вылезло наружу потное загадочно перекосившееся лицо Бобы.