Римские каникулы - [42]

Он коротко приобнял Римму за плечи, на мгновение притягивая к себе, и тотчас же опустил руку. Голос его звучал спокойно и твердо, как и должен был звучать голос мужчины, уверенного в себе, не допускающего и мысли о возражениях или протестах.

Подвести его в этой уверенности, а заодно и себя, было бы форменным свинством. Поэтому Римма, собрав в кулак всю отпущенную ей природой решительность, вежливо улыбнулась и кивнула застывшим, как соляные столпы, дамам:

– Добрый вечер, синьоры. Очень рада с вами познакомиться.

Выдохнув, гордо выпрямилась и обвела взглядом собравшихся за столом.

Лукреция Сантини, мать Ромоло, сидела прямо напротив нее, и Римма наконец, смогла разглядеть ее получше. Лет под шестьдесят, большие и выразительные, как у сына, глаза, ярко подведены, крупный рот накрашен алой помадой. На ней было темное платье, как и при их первой встрече, в ушах поблескивали массивные золотые серьги, под стать многочисленным кольцам, украшавшим пальцы с таким же ярким маникюром, как и губная помада. Синьора Лукреция выслушала заявление Ромоло, и на ее лице не дрогнул ни один мускул, лишь тяжелые веки на мгновение опустились, прикрыв агатово-черные глаза, но тут же ее взгляд вновь стал бесстрастным и спокойным.

– Добрый вечер, синьорина. Какая невероятная новость! Ромоло, как никто в целом свете, всегда умеет меня удивить, – она коротко улыбнулась и вежливо кивнула Римме. По выражению ее лица пока что невозможно было понять, как именно она восприняла слова сына.

– Анна, Джулия, знакомьтесь, это Римма. Римма, это мои сестры – Анна и Джулия, – затараторил явно приободрившийся Ромоло, представляя ее остальным.

Две пары пронзительных черных глаз изучающе уставились на Римму. Ей ничего не оставалось, как вежливо кивнуть обеим – спектакль нужно было играть до конца.

– Анна, – представилась старшая дочь синьоры Лукреции и коротко дернула головой, не сводя взгляда с нежданной гостьи. По рассказам Ромоло Римма уже знала, что в свои тридцать лет Анна была законченной старой девой, но причина тому крылась не в возрасте, а, скорее, в особенности характера – недоверчивого и высокомерного. Из слов возлюбленного Римма поняла, что его старшая сестра напрочь лишена мало-мальской, даже самой поверхностной, симпатии к людям. Анна смотрела пристально, почти не мигая, и вовсе не думала одаривать Римму ответной улыбкой. Внешность ее была под стать этому колючему взгляду: худая, нескладная, с плоской грудью и большими некрасивыми руками, она демонстративно не пользовалась косметикой, да к тому же еще и носила очки в совершенно не подходящей для ее формы лица оправе, будто нарочно старалась посильнее испортить производимое впечатление.

В отличие от нее, средняя дочь синьоры Лукреции, Джулия, широко улыбнулась, глядя на Римму и, всплеснув руками, оживленно замахала ей через стол.

– Джулия – это я. Обалдеть! Ну, братец, ты и даешь! Вот уж новость так новость! Римма, как здорово, что ты выучила итальянский! Вы, наверное, давно переписываетесь?

В ответ на такую живую, непосредственную реакцию Римма невольно улыбнулась ей вновь. Внешностью Джулия пошла в мать – невысокая шустрая хохотушка, пока еще гибкая и стройная, но уже с намечающейся склонностью к полноте. В свои двадцать пять Джулия уже была замужем и растила двух детей – четырехлетнего Джорджио и трехлетнюю Розу-Летицию – и ждала третьего ребенка, который должен был появиться на свет в начале лета. Римма знала и ее семейную историю: в мужья себе Джулия, к большому неудовольствию матери, выбрала эмигранта, красавца румына Драгоша Левареску – энергичного шумного весельчака, совсем под стать ей самой. Ромоло говорил, что они познакомились при весьма драматических обстоятельствах: Джулия сломала ногу, неудачно грохнувшись с велосипеда, а Драгош, только-только обустроившийся в Италии, работал тогда водителем скорой, которая и доставила пострадавшую в больницу. Позже, когда Джулия уже была беременна второй раз, знакомые парни из румынского землячества помогли молодому папаше устроиться в дилерский автосервис «Фиата». Мастерские располагались где-то на дальней окраине Рима, но привередничать особо не приходилось: работа считалась очень приличной, и держаться за нее нужно было обеими руками. Ромоло рассказывал, что вставал Драгош очень рано, а возвращался поздно, домой приходил только спать, поэтому за семейным ужином его можно было встретить только по выходным. Жить молодым приходилось пока что вместе с семьей жены: своего жилья у Драгоша не было, но он усиленно копил, откладывая каждый свободный евро. Хорошо, что синьора Лукреция не возражала, ведь всем остальным пришлось потесниться, освобождая место для разрастающегося семейства. В благодарность за это Джулия старалась помогать матери и брату в кафе, хотя времени и сил у нее для этого оставалось не так уж и много: будучи беременной, да еще и с двумя маленькими детьми на руках, не больно-то поработаешь.

Малышей Джулии в этот вечер в столовой не было, их уже уложили спать, и это вышло только к лучшему – Римма не то чтобы не любила детей, но как-то не очень умела с ними общаться, особенно с маленькими. Не оказалось дома и самой младшей сестры Ромоло, Вероники. Ей недавно исполнилось восемнадцать, и в этом году она оканчивала частную католическую школу для девочек. Об этом Ромоло тоже рассказал со всеми подробностями: школа дорогая и довольно престижная, очень строгая, в духе старых добрых традиций, с полным пансионом, отсутствием интернета и существенными ограничениями для посетителей-родственников, а о неродственниках и речи быть не могло. Вероника приезжала домой только на лето, Рождество и Пасху и, как знал Ромоло, считала оставшиеся до выпуска дни, чтобы развязаться, наконец, с опостылевшей учебой. Сам он от всего сердца жалел сестру и не упускал случая высказать матери свое мнение о таком суровом воспитании младшей дочки, но та бесстрастно пропускала мимо ушей его пламенные тирады, лишь заявляла в ответ: «Зато мне так гораздо спокойней».