Римская сатира - [8]

Гражданам, Риму, империи, целой Италии, храмам

Наших богов обещал[39], — возбуждает заботу проведать,

Кто был отец у него и кто мать, не из низкого ль рода? ..

— Как же ты смеешь, сын Сира, раба, Дионисия, Дамы[40],

Граждан с Тарпейской скалы низвергать или Кадму[41] для казни

40 Их предавать? — «Но ведь Новий, товарищ мой, степенью целой

Ниже меня!» — Ну что он?—«Что был мой отец, он такой же!»

— Что же, иль думаешь ты, что сам ты Мессала иль Павел?

Этот ведь Новий зато, как ему попадутся навстречу

В форуме двести телег да хоть три погребенья, так крикнет,

Что и голос трубы заглушит: вот он и в почете.

Но обращусь на себя я! За что на меня нападают?

Нынче за то, что, быв сыном раба, получившего вольность,

Близок к тебе, Меценат; а прежде — за то, что трибуном

Был войсковым я и римский имел легион под началом.

50 В этом есть разница! Можно завидовать праву начальства,

Но не дружбе твоей, избирающих только достойных.

Я не скажу, чтоб случайному счастью я тем был обязан,

Нет! не случайность меня указала тебе, а Вергилий,

Муж превосходный, и Варий тебе обо мне рассказали.

В первый раз, как вошел я к тебе, я сказал два-три слова:

Робость безмолвная мне говорить пред тобою мешала.

Я не пустился в рассказ о себе, что высокого рода,

Что поля объезжаю свои на коне сатурейском[42];

Просто сказал я, кто я. Ты ответил мне тоже два слова,

60 Я и ушел. Ты меня через девять уж месяцев вспомнил;

Снова призвал и дружбой своей удостоил. Горжуся

Дружбою мужа, который достойных людей отличает

И не смотрит на род, а на жизнь и на чистое сердце.

Впрочем, природа дала мне с прямою душою иные

Тоже, как всем, недостатки; правда, немного, подобно

Пятнам на теле прекрасном. Но если ушел от упрека

В скупости, в подлости или же в низком, постыдном разврате,

Если я чист и невинен душой и друзьям драгоценен

(Можно за правду себя похвалить), я отцу тем обязан.

70 Беден он был и владел не обширным, но прибыльным полем,

К Флавию в школу, однако, меня не хотел посылать он,

В школу, куда сыновья благородные центурионов[43],

К левой подвесив руке пеналы и счетные доски,

Шли обучаться проценты по идам[44] считать и просрочку;

Но решился он мальчика в Рим отвезти, чтобы там он

Тем же учился наукам, которым у римлян и всадник

И сенатор своих обучают детей. Посмотревши

Платье мое и рабов провожатых, иной бы подумал,

Что расход на меня мне в наследство оставили предки.

80 Нет, сам отец мой всегда был при мне неподкупнейшим стражем;

Сам, при учителях, тут же сидел. — Что скажу я? Во мне он

Спас непорочность души, красоту добродетелей наших,

Спас от поступков меня и спас от мыслей бесчестных.

Он не боялся упрека, что некогда буду я то же,

Что он и сам был: публичный глашатай иль сборщик; что буду

Малую плату за труд получать. Я и тут не роптал бы.

Ныне ж за это ему воздаю похвалу я тем боле,

И тем боле ему благодарностью вечной обязан.

Нет! Покуда я смысл сохраню, сожалеть я не буду,

90 Что такого имел я отца, не скажу, как другие,

Что не я виноват, что от предков рожден несвободных.

Нет! ни в мыслях моих, ни в словах я не сходствую с ними!

Если б природа нам прежние годы, прожитые нами,

Вновь возвращала и новых родителей мы избирали,

Всякий бы выбрал других, честолюбия гордого в меру,

Я же никак не хотел бы родителей, коих отличье —

Ликторов связки и кресла курульные[45]. Может быть, черни

Я б показался безумцем; но ты бы признал мой рассудок

В том, что не взял на себя я заемного бремени тягость.

100 Ибо тогда бы мне должно свое умножать состоянье,

В многих искать и звать того и другого в деревню,

Множество слуг и коней содержать и иметь колесницу.

Нынче могу я в Тарент на кургузом муле отправляться,

У которого спину натер чемодан мой, а всадник

Вытер бока. И никто мне не скажет за это упрека

В скупости так, как тебя упрекают все, Тиллий, когда ты

Едешь, как претор, Тибурской дорогой и пятеро следом

Юных рабов, кто с лоханью, кто с коробом вин. Оттого мне,

Право, спокойнее жить, чем тебе, знаменитый сенатор!

110 Да спокойней и многих других. Я, куда пожелаю,

Отправляюсь один, сам справляюсь о ценности хлеба,

Сам о цене овощей, плутовским пробираюсь я цирком[46];

Под вечер часто на форум — гадателей слушать; оттуда

Я домой к пирогу, к овощам. Нероскошный мой ужин

Трое рабов подают. На мраморе белом два кубка

Вместе с киафом[47] стоят, простая солонка, и чаша,

И рукомойник — посуда простой, кампанийской работы.

Спать я иду, не заботясь о том, что мне надобно завтра

Рано вставать и — на площадь, где Марсий[48] кривляется бедный

120 В знак, что он младшего Новия даже и видеть не может.

Сплю до четвертого часа; потом, погулявши, читаю

Иль пишу втихомолку я то, что меня занимает;

После я маслом натрусь, не таким, как запачканный Натта,

Краденным им из ночных фонарей. Тут, ежели солнце

Жаром меня утомит и напомнит о бане прохладной,

Я от жара укроюсь туда. Насыщаюсь не жадно:

Ем, чтоб быть сыту и легким весь день сохранить мой желудок.

Дома потом отдохну. Жизнь подобную только проводят

Люди, свободные вовсе от уз честолюбия тяжких.

130 Я утешаюся тем, что приятней живу, чем когда бы

Квестором[49] был мой отец, или дедушка, или же дядя.

САТИРА СЕДЬМАЯ