Римская сатира - [5]
130 Гермоген — все отличный певец, а Алфен — все сапожник
Ловкий, как был, хоть и бросил снаряд свой и лавочку запер!
Так и мудрец. Он искусен во всем; он всем обладает,
Следственно он над всеми и царь». — Хорошо! отчего же
Ты не властен мальчишек прогнать, как они всей толпою
Бороду рвут у тебя и как ты надрываешься с крику? . .
Ты и мудрец, ты и царь, а лаешь на них попустому!
Кончим! Пока за квадрант[22] ты, властитель, отправишься в баню
С свитой покуда незнатной, с одним полоумным Криспином,
Я остаюся с друзьями, которые — в чем по незнанью
140 Я погрешу — мне охотно простят; я тоже охотно
Их недостатки сношу. И хоть я гражданин неизвестный,
Но убежден, что счастливей тебя проживу я на свете!
САТИРА ЧЕТВЕРТАЯ
Мужи, которые древней комедии славою были,
Если кто стоил представленным быть на позорище людям, —
Вор ли, убийца ль, супружных ли прав оскорбитель бесчестный, —
Смело, свободно его на позор выставляли народу.
В этом последовал им и Луцилий, во всем им подобный,
Кроме того, что в стихе изменил и стопу он и меру.
Весел, тонок, остер; но в составе стиха был он жесток:
Вот в чем его был порок. Он считал за великое дело
10 Двести стихов произнесть, на одной ноге простоявши.
Мутным потоком он тек; а найти в нем хорошее можно.
Но — многословен, ленив, не любил он трудиться над слогом,
Много ль писал — умолчу! Но вот уж я вижу Криспина;
Вот... подзывает мизинцем меня: «Возьми-ка таблички,
Ежели хочешь; назначим свидетелей, время и место,
Да и посмотрим, кто больше напишет!» — О нет! превосходно
Сделали боги, что дали мне ум и скудный и робкий!
Редко и мало ведь я говорю; но тебе не мешаю,
Если угодно тебе, подражать раздувальному меху
20 И напрягаться, пока от огня размягчится железо.
Фанний счастливый! Он все сочиненья свои и свой облик
Выставил сам, хоть никто не просил. Но моих сочинений
Не читает никто; а публично читать опасаюсь
Я, потому что немало людей, порицанья достойных:
Им не нравится род мой! Возьми из толпы наудачу —
Этот терзается скупостью; тот честолюбьем несчастным;
Этому нравятся женщины; этому мальчики милы;
Этого блеск серебра восхищает, а Альбия — бронза.
Этот меняет товары от стран восходящего солнца
30 Вплоть до земель, где оно заходящими греет лучами:
Все умножая богатства, убытков страшась, он несется,
Он сквозь опасности мчится, как прах, воздвигаемый вихрем.
Все, кто боится стихов, ненавидят за них и поэта.
«Сено, — кричат, — на рогах у него[23]!» — «Берегись! Он пощады
Даже и другу не даст; приневолит себя, чтоб смеяться!
Только б ему написать, а уж там всем мальчишкам, старухам,
Из пекарни ль, с пруда ли идут, всем уж будет известно!»
Пусть! Но примите, прошу, два слова в мое оправданье!
Первое: я не считаю себя в тех, которым бы дал я
40 Имя поэта: ведь стих заключить в известную меру —
Этого мало! Ты сам согласишься, что кто, нам подобно,
Пишет, как говорят, тот не может быть признан поэтом.
Этого имени честь прилична лишь гению, духу
Божеской силы, устам — великое миру гласящим.
Вот отчего и комедия многих вводила в сомненье,
И поэма ль она, или нет, подвергалось вопросу,
Ибо ни силы в ней духа, ни речи высокой: отлична
Только известною мерой стиха от речей разговорных.
«Так! но и в ней — не гремит ли отец, пламенеющий гневом,
50 Ежели сын, без ума от развратницы, брак отвергает
И от невесты с приданым бежит, и при светочах, пьяный,
Засветло бродит туда и сюда!»—Но разве Помпоний,
Если бы жив был отец, не те же бы слышал угрозы?
Следственно, гладких стихов для комедии мало, хотя бы,
Меру отняв, мог и всякий отец так грозиться на сцене.
Ежели меры и такта лишить все, что ныне пишу я,
Как и что прежде Луцилий писал, и слова переставить,
Первое сделать последним, последнее первым (не так, как
В этих известных стихах: «Когда железные грани[24]
60 И затворы войны сокрушились жестоким раздором»):
В нас невозможно б найти и разбросанных членов поэта!
Но подождем разбирать, справедливо ль считать за поэму
То, что пишу я теперь. Вот вопрос: справедливо ль считаешь
Ты, что опасно писать в этом роде? Пусть Сульций и Каприй,
Оба охриплые, в жарком и сильном усердии оба,
Ходят с доносом в руках, негодяев к великому страху;
Но — кто честно живет, тот доносы и их презирает.
Если на Целия, Бирра, разбойников, сам и похож ты,
Все я не Каприй, не Сульций: чего же меня ты боишься?
70 В книжных лавках нет вовсе моих сочинений, не видно
И объявлений о них, прибитых к столбам; и над ними
Не потеет ни черни рука, ни рука Гермогена!
Я их читаю только друзьям; но и то с принужденьем,
Но и то не везде, не при всех. А многие любят
Громко читать, что напишут, на форуме, даже и в бане,
Ибо в затворенном месте звончей раздается их голос.
Суетным людям приятно оно; а прилично ли время,
Нужды им нет, безрассудным. — «Но ты, говорят мне, ты любишь
Всех оскорблять! От природы ты склонен к злоречью!» — Откуда
80 Это ты взял? Кто из живших со мной в том меня опорочит?
Если заочно злословит кто друга; или, злоречье
Слыша другого о нем, не промолвит ни слова в защиту;
Если для славы забавника выдумать рад небылицу
Или для смеха готов расславить приятеля тайну:
