Рим. Прогулки по Вечному городу - [8]

Поклонившись, он вручил мне карточку с адресом своего ресторана. Мимо с грохотом промчались шесть мотоциклов «веспа». Одним, как я заметил, управлял священник. Рим проснулся.

4

Есть анекдот про то, как англичанина, француза, немца и итальянца посадили в тюрьму, связали им руки и стали пытать, добиваясь признания. Все заговорили под пыткой, кроме итальянца. Когда этот герой вышел на свободу, его друзья спросили, как ему удалось вытерпеть такие муки и не заговорить. «Понимаете, — объяснил он, — я просто не мог ничего сказать, у меня же руки были связаны!»

Думаю, по-итальянски почти невозможно говорить, не жестикулируя. Это язык, требующий аккомпанемента: либо музыка, либо жесты; национальное искусство оперного пения сочетает в себе и то и другое. Так что Рим — город жестикулирующих. Есть жестикуляция pianissimo;[9] жестикуляция andante, robusto, fortissimo,[10] и так, одно за другим, весь день. Когда автомобиль врезается в другой, то водители выскакивают из машин и жестикулируют furioso,[11] и это высший класс. Ни два грека, обжуливших друг друга, ни два испанца, друг друга оскорбивших, не смогли бы лучше исполнить этот спектакль: в ход идут все жесты, которые приберегались до срока: приседания, прикладывание согнутых пальцев ко лбу и внезапное их разгибание. Еще можно ударить себя в грудь и тут же широко развести руки; быстро отвернуться, как будто собираешься уйти навсегда, но тут же резко повернуться обратно и упереться в противника обличающе вытянутым пальцем; сложить пальцы в щепоть и потрясать ею у самого рта собеседника… И, наконец, как мне кажется, очень оскорбительный жест: втянуть голову в плечи и съежиться с отчаянно простертыми вперед руками, как будто обращаетесь к непроходимому, безнадежному идиоту.

Сам ландшафт Рима располагает к декламации. На уровне крыш стоят сотни жестикулирующих святых, их одежды треплет барочный ветер, их пальцы предостерегают, указуют, благословляют. Плавность архитектурных форм XVII века, в которых воплотилось удовлетворение Церкви прошедшей Контрреформацией, — сама по себе веселый, вдохновляющий фон для жестикуляции. Это декорации, в которых скромный пуританин с опущенными долу глазами невозможен: здешняя церковь — яркая, восстающая, настолько уверенная в себе, что даже не чурается комизма. Даже умершие, вернее, их фигуры в церквях, — в постоянном движении: сначала чуть приподнимаются на локте, потом, в более поздний период, встают на ноги, машут руками и жестикулируют. Только на этом фоне англиканский священник мог весело сказать мне об одном известном человеке, недавно принятом в лоно Римской католической Церкви: «Да, он благополучно угодил в котел!», и, казалось, ангелы, херувимы и серафимы с трубами у пухлых губ, выдувают тот же радостный рефрен: «Он угодил в котел!»

Рим, который отпечатывается на сетчатке глаза и в сознании в первую очередь, — это не классический Рим, погребенный под мостовыми улиц и укрытый саваном времени, и не Рим средневековый, который теперь состоит главным образом из одиноких прекрасных колоколен, и не гигантские сооружения XIX века, и не современный бетонный Рим, — это веселый, склонный к декламации Рим пап, с его персиковыми и золотистыми дворцами, с его когда-то тихими площадями, величественными фонтанами и с этим его духом счастливого, удачно прожитого дня. Этот Рим вы найдете в излучине Тибра, где было раньше Марсово поле, его восточная граница — Корсо, которая летит, прямая, как дротик, от площади Порта дель Пополо до памятника Виктору Эммануилу, вдоль древней Фламиниевой дороги.

Все, что к западу от Корсо, где Тибр внезапно поворачивает напротив собора Святого Петра, — это Рим Возрождения. Он наследовал средневековому Риму, воздвигнутому на Марсовом поле, — вряд ли удачный адрес во времена цезарей. Здесь маршировали приземистые легионы, и кавалерия, не знавшая стремени, пускалась в аллюр; здесь голосовали; здесь принимали послов, которых из политических соображений не допускали в Рим, развлекая их за стенами города; здесь кремировали императоров, и отпускали у погребального костра плененного орла, чтобы он на крыльях отнес их души Юпитеру. Однако ни один древний римлянин не жил в этой наиболее населенной теперь части города. До Аврелиана она вообще находилась за городской стеной и, будучи расположена в низине, каждую весну оказывалась затоплена: но вполне годилась для бегов, состязаний колесниц и театральных представлений. Здесь был убит Юлий Цезарь, в портике театра Помпея, а неподалеку Домициан построил амфитеатр, чьи вытянутые пропорции сохранила Пьяцца Навона. Здесь или, может быть, на одном из других ипподромов, в октябре проводились странные и ужасные состязания колесниц. Как только победившая колесница пересекала финишную черту, лошадь немедленно закалывали копьем, отрезали ей голову и украшали буханками хлеба. Уже ждали бегуны, готовые нести на Форум окровавленный хвост, который вручался верховному жрецу (понтифику максимусу), и тот передавал его весталкам для торжественного сожжения. Вероятно, этот древний, дикий ритуал должен был способствовать плодородию и обеспечить обильный урожай.