Рим, папы и призраки - [51]

— Адмирал, — промолвил Юлий после долгого молчания, — а вы еще помните, когда впервые натянули на свое лицо эту невидимую маску?

— Не особенно точно, ваше святейшество: я рано начал изучать стоиков.

— Вполне могу понять вас. Но попомните мои слова, адмирал, однажды я заставлю вас проявить хотя бы волнение.

— Я в полном распоряжении его святейшества.

— Правильно, так оно и есть. Кстати, хотя в этих древних стоиках и мертвых язычниках действительно есть кое-что, хочу напомнить вам: в них нет полноты. И если в тот самый день, который я назвал словом «однажды», я все же решу укоротить отпущенные вам годы за… скажем, за то, что вы, адмирал, назовете мою очередную временную подругу шлюхой… или за убийство чересчур остроумного перуджийского поэта, знакомого нам (да-да, мы знаем об этом), тогда со спасением у вас будет туго. А мне не хотелось бы, чтобы вы попали в ад.

Адмирал Солово, изящно поклонившись, принес свою благодарность за проявление подобной заботы.

— С этим, ваше святейшество, я, пожалуй, смирюсь, поскольку наша разлука будет недолгой.

Прикрыв лицо унизанной перстнями рукой, английский кардинал усмехнулся, — увы, слишком громко, — чем год спустя заслужил себе должность примаса, ведающего обращением турок.

— Тем временем, — проговорил Юлий, прикрывая гнев серьезной миной, прохвост скульптор из Флоренции бежал с нашей службы, не завершив поручения и узнав то, что ему не следует знать. Детали контракта и корреспонденции можно выяснить через одного из моих секретарей. Возьмите с собой капитана швейцарцев на помощь своему серебряному языку и доставьте назад этого…

— Микеланджело, — подсказал английский кардинал, напрасно стараясь избежать уготованного ему в будущем мученичества, перспективу которого он тем не менее уже ощутил.

— Именно, — окончил Юлий.

— Живым? — спросил адмирал Солово.

Папа задумался.

— Пожалуй, — ответил он наконец, — если это не потребует излишних хлопот.

Есть еще кое-что, о чем я хотел бы умолчать; довольно того, что, если бы зная это, я остался в Риме, город этот сделался бы моей гробницей раньше, чем для папы. Такова была причина моего поспешного отбытия.

Микеланджело Буонарроти (из письма, посланного из Флоренции весной 1506 года)

— И после издевательских «диспутов», — сказал равви Мегиллах, — они официально сожгли свиток Торы перед воротами гетто. Я не мог сдержать слез… но разве это что-то значит для вас? Простите за беспокойство.

— Иов, 32: «Поговорю, и будет легче мне», — промолвил Солово. — Таанит, 15: «Достойному не следует унывать».

Равви, вновь обратившийся к глубинам своей печали, отыскал в сердце улыбку. В особенности когда Солово заговорил снова.

— Притчи, 31, 6–7: «Дайте сикеру[53] погибающему, вино огорченному душой. Пусть выпьет и забудет бедность свою и не вспомнит больше о своем страдании».

— Екклезиаст, 10: «И вино веселит жизнь», — отозвался равви, внимательно разглядывая бутылку с вином, но не указывая на нее.

— Нет нужды воздерживаться от этого счастья, — добавил Солово. — Это вино — кашрут, мои слуги доставили его из гетто прямо сегодня.

Когда они приступили к еде и выпили в меру, равви Мегиллах поведал адмиралу о своих последних деяниях, своей семье и жизни в гетто, подобной лезвию бритвы. Солово внимательно слушал и отвечал непринужденно.

— А ваша жена, адмирал, как она?

— Совсем неплохо, насколько я представляю. Общий знакомый недавно принес мне вести о ней. Впрочем, можно использовать и пример из Сангедрина,[54] стих 7-й гласит: «Пока была крепка любовь, мы могли возлежать на лезвии меча; но теперь, когда любовь ослабела, постель в шестьдесят элей[55] узка для нас».

За этим отклонением от общей темы беседы последовала короткая пауза. Наконец равви кашлянул, чтобы переменить настроение, и сказал:

— Ну что ж, мой старый друг, я в долгу перед вами за гостеприимство. Могу ли я что-то сделать для вас?

Растянув губы улыбкой подобающей ширины, Солово назвал свою цену.

— Поскольку вы заговорили об этом, не могу ли я напомнить Йебамот,[56] 122?

— «Не запирай на засов дверь перед пришедшим занять денег», процитировал Мегиллах. — Конечно, с моей стороны отказывать вам и неправильно и невежливо… однако вспомните Баба Мециа,[57] 75, адмирал: «Тот жалуется, не находя сочувствия, кто дает деньги в долг без свидетелей». Нельзя настолько увеличивать свой кредит христианину… знаете, это выделит вас среди прочих.

Адмирал Солово самым серьезным образом согласился с такой перспективой.

— И наконец, адмирал, вот что я хочу вам сказать. Вы переоцениваете мои возможности. Наше положение становится неопределенным. Завтра и меня, и весь мой народ могут изгнать за море…

— Или же Мессия призовет всех вас домой, — предположил Солово.

— Действительно. Подобное возможно, хотя деньги в этот счастливый день не будут иметь никакого значения.

— Может быть, — проговорил Солово. — Кстати, равви, мне указано устроить сделку между каким-то художником и его святейшеством. Деньги сделают все: я нахожу, что нередко истинный духовный голод, терзающий творца, порожден стремлением к золоту и той безопасности, которую оно обеспечивает. Так я планирую поступить и с этим типом. Лучше я выплачу вам проценты, дорогой равви, чем буду слушать новые утомительные разговоры об искусстве.