Рико, Оскар и тени темнее темного - [18]

В окно я видел, как сверкает на солнце стена заднего дома. Никакой тени от облаков. Это будет замечательный день с Оскаром. И сегодня вечером я иду с мамой играть в бинго. Может быть, я даже смогу убедить ее все-таки взять с нами Бюля. Или можно спросить Бюля, не хочется ли ему — совершенно случайно — заявиться к «Седым шмелям». Он мог бы сказать, что ищет свою беспомощную старую мать, которая пропала в прошлом году, когда ходила за покупками в один такой супермаркет с одним-единственным проходом между полками. Она пропала где-то в самом его конце, между рыбным прилавком и сладостями, где в точности — неизвестно до сегодняшнего дня, это загадка, бедная женщина!

Я посмотрел на мой будильник с Микки-Маусом. Почти девять, у меня еще час времени. Во всяком случае, я так думал. Могло быть и без четверти двенадцать, потому что я иногда путаю короткую и длинную руку Микки, но, во-первых, я никогда не просыпаюсь так поздно, даже на каникулах, и во-вторых, если я бы проспал, Оскар бы давно уже разбудил меня звонком.

Я выпрыгнул из кровати, пошел пописать и на цыпочках побежал мимо маминой спальни на кухню, чтобы сделать мюсли и выпить сока. Через десять минут я уже позавтракал, почистил зубы и полностью оделся.

Слишком рано.

Когда я чего-то жду или просто не знаю, чем заняться, я сажусь в гостиной в размышлительное кресло. Я уже не помню, когда мама и я окрестили его «размышлительным», но мы его очень любим. Оно толстое и уютное. Иногда нужно просто залезть на него, чтобы лотерейный барабан у меня в голове успокоился. Но на нем еще можно замечательно сидеть и читать комиксы или смотреть в окно на листья деревьев, которые шевелит ветер. Иногда воробьи садятся на ветки и что-то взволнованно чирикают друг другу. Можно еще придумывать истории с героями, как про «О» и его деревянную лошадь, или обдумывать важные вещи, например, выйдет ли когда-нибудь мисс Джейн Марпл замуж за мистера Стрингера. Он — ее лучший друг, но ужасный растяпа и, честно говоря, слишком глуп для мисс Марпл. Но у нее нет никого другого, в кого можно было бы влюбиться, разве что толстый владелец конюшни, который при всяком удобном случае пытается погладить ее по коленкам.

Через несколько часов, когда мама встала, я все еще сидел в размышлительном кресле. За это время я уже сто раз вскакивал, подбегал к окну и смотрел вниз на Диффе. Один раз я увидел Маррака, как он вышел из дома и, как всегда, направился к своей машине, припаркованной где-то поблизости. А больше ничего не произошло.

Ни вдали, ни вблизи не было видно никакого мотоциклетного шлема. Ничего маленького, ярко-синего цвета.

Никакого Оскара.

Я поплелся к маме на кухню, чувствуя себя тяжелым и печальным, как слон, — так много плохого настроения во мне было. Слоны уходят умирать в джунгли. Они идут к месту, где до них уже умерли другие слоны, а перед теми — еще другие слоны, которые непременно хотели умереть рядом с другими мертвыми слонами. Это огромное кладбище.

Наша кухня не была кладбищем, но куда-нибудь мне нужно было пойти. Я сел за стол и пожаловался на свою беду. Мама налила себе кофе и села напротив меня.

— Да, перевелись настоящие друзья…

Я не был уверен, что понимаю, что это значит. Куда перевелись?

В школе меня перевели в следующий класс без всяких, как положено. Но Оскар-то со мной не учится! Значит, у этих слов было другое значение. Я ничего не сказал, только быстро кивнул. Иногда мне неловко перед мамой, что я так туго соображаю.

— Что ж, похоже на то, что день у нас обоих начался не очень хорошо, — продолжала мама. — Я должна уехать на два, может быть, на три дня.

И больше ни звука. У мамы под глазами лежали темные тени. Наверно, она плохо спала. Я выжидательно рассматривал ее. Мама выжидательно рассматривала меня. И потихоньку отпивала свой кофе. Наконец она вздохнула.

— Ты понимаешь, солнышко? Я еду уже сегодня во второй половине дня. Это значит, что наше бинго вечером отменяется.

Значит… что?!

— Мне очень жаль, Рико! Я знаю, как ты ждал этого.

Ну вот, теперь еще и это! Мама, небось, захотела посетить с Ириной все парикмахерские города, чтобы сделать новый налет на волосах. Да пожалуйста — я ведь привык оставаться один и привык, что на меня всегда переводят стрелки! Вот придет мама однажды домой, а тут у нас лопнула водопроводная труба или еще что-то такое, а я лежу в прихожей весь из себя утонувший, и рядом письмо, в котором написано, что я остался на второй год. Так ей будет и надо!

— А куда тебе надо ехать? — спросил я мрачно.

— Ты помнишь дядю Кристиана?

Очень смутно, да его и вспоминать неохота. Дядя Кристиан — это мамин старший брат, он живет где-то в Германии в самом низу слева. Несколько лет назад, когда мы еще жили в другом районе Берлина, в Нойкельне, он однажды приехал к нам в гости. Они с мамой тогда так поссорились, что мне пришлось спрятаться в своей комнате под кроватью. В тот же самый день он снова уехал. Я уж и забыл, как он выглядит или как звучит его голос.

— Этого противного? — сказал я. — А что с ним?

— Ему нехорошо. Мне надо к нему поехать.

— Почему? Что с ним?

— Рак.

Каждый знает, что такое рак, даже Форрест Гамп. Когда мама говорит плохое слово так, будто ничего особенного в нем нет, значит, ей нехорошо. Она произнесла «рак» так же весело, как фрау Далинг за мясной стойкой спрашивает: «Что еще желаете?».