Ригодон - [55]

Вы уже знаете о моей голове, кирпич!.. Я вам рассказываю уже десятый… пятнадцатый раз!.. Что касается этого локомотива в небесах, то я не очень уверен… но плевать на убежденность!.. Разве этот глист поганый был убежден, что я брал деньги у немцев? Но это не помешало ему утверждать, что да, брал, в «Les temps modernes», чтобы самому убедиться в том, что меня непременно расстреляют!.. О черт возьми, конечно, нет! И Кусто (из «Rivarol» и «Propaganda») тоже обвинитель! Его нутро уже сгнило от рака, держится рукой за свою больную прямую кишку, приговорен к смерти, как служащий «Staffel», так что исключительно хорошо осведомлен, я мог бы поклясться, что никогда и нигде не встречал еще более поганого и продажного, чем я, кроме Кусто? И как это он ускользнул?… О, только не он! Сотни других!.. Тысячи других!.. Один из самых смехотворных – Вайян… этот уродливый карлик стиля… который грызет себе ногти, что не убил меня на лестнице… он прислушивался, как я поднимаюсь и спускаюсь… но я, подлец, всегда успевал его упредить!.. И другие «Идолы молодежи»!.. Париж – Медон… не играет роли! Поездка на такси… десять новых франков… у меня их никогда нет… но мерзкий червяк утверждает, что он лично провоцировал бы немцев, сидел бы в тюрьме, теперь он страдает в Париже, прогуливаясь на свободе… он собрал бы нацистов, полные аудитории нацистов… в зале Сары Бернар… он поднялся бы на сцену и сказал им: «Все вы тевтоны, я вас ненавижу, грабители, мучители, скоро вас всех изгонят! Браво! А потом вы будете изрублены в капусту! А потом сожжены!»… Вот моя месть по Сартру! Вера по солитеру! Да здравствует свободная Франция!

Я думаю, он получил бы то, чего домогался, – тюрьму и пятое и десятое… еще я не очень уверен, что они когда-нибудь принимали его всерьез… нужно нечто очень серьезное, чтобы заставить принять решение судебного заседателя, французского или немецкого… а для этого, как вы понимаете, все эти личности – левые, правые или центристские, – в данной их ипостаси заключению не подлежат, и еще!!! Должны рассматриваться как полуумные, полузначительные… я вам позже расскажу об этой публике…

Теперь мы уже в Гамбурге, мы идем искать еду… легко сказать! С высоты этого откоса до нас долетают какие-то шумы… слегка приглушенные взрывы… после бомбардировок остаются мины замедленного действия… часто отсрочки на месяцы… на годы… «мины в подвешенном состоянии», я бы сказал, «Modem-style»!.. A где наш Фелипе?… Я его не вижу, он снова куда-то скрылся?… Нет! Поскольку он завернулся, спрятался в брезент… короче, лежал под ним, то я и не мог его видеть… черт побери! Я все еще думаю про этого поганого червяка! Я не могу вам рассказать все по порядку, вот в чем дело! Кирпич и моя голова… но alas too late poor Taenia [56]! Вы меня извините!.. А если вы меня не извиняете, тем хуже! Маленькая отлучка!.. В первый раз трагедия, во второй раз комедия… Alas! Alas! Я вам говорил об этих минах замедленного действия… всегда лучше рассчитывать на худшее… я следовал за Фелипе, с его брезентом, свернутым трубой… маленькие кретины не понимали мой французский, но они и не хотели ничего понимать, только следовать за мной… пошатываясь… спотыкаясь… мы были такими же кретинами, как они… они знали обо всем столько же, сколько и мы… по крайней мере, они-то приютские, а мы – я уж и не знаю откуда… такие же шаткие и слюнявые, от одного водостока к другому – в городскую даль, к дыму развалин… и все же есть время поразмышлять… так поразмышляем! Без стона и слез, о нет!.. Я не требую, чтобы меня оплакивали! Плевать на всех этих сетующих людей, пускай повесятся! И хоп!.. Чтобы они больше не плакались! Крокодильи слезы!.. Мне нужны воспоминания… а я не могу вспомнить… вещи и люди… я теряюсь… как Фелипе там со своим брезентом… растоптаны, раздавлены, потеряны… но я вспоминаю ради вас! Прежде всего мои воспоминания! Все запуталось клубком… Баден-Баден… Ля Вига… Ретиф… Харрас… Моорсбург… Цорнхоф… в этих-то я уверен… а что касается других, надо бы заснуть… и они воскреснут, встанут передо мной… как доказательство, обрывки… обломки…

– У него нет ни синтаксиса, ни стиля! Он больше ничего не пишет! Он больше не смеет!

Ах, мерзость! Бесстыдная ложь!.. Я – совершенство! Конечно! И более того! Я всех сделаю незаметными, невидимками!.. Всех прочих! Дряхлые импотенты! Гниющие лауреаты и манифестанты! Я составляю заговоры даже очень спокойно, эпоха принадлежит мне! Я литературный любимец! Кто мне не подражает, тот не существует!.. Просто-напросто! Ну-ка! Дай-ка погляжу, где мы находимся! Выпотрошенные бочки, завалы, переполненные мочой сортиры? Огромность отчаяния! А, надгробные кресты всех Легионов, предел фальсификации! Я бы посочувствовал, если бы мог, но не могу больше! Разве не послал я к черту всех скорбящих? Лубочные картинки, «день мастерских»… лживый 1900… я им настойчиво советовал выйти наружу, на свежий воздух, они меня не послушались, тем хуже! Пусть подыхают, гниют, разлагаются, валятся в сточные канавы, но они спрашивают, чем могут быть полезны в Жененвиле? Черт возьми! Стать сырьем для удобрения! В сточную канаву!.. Я не буду в это вмешиваться… они прибудут туда, сварганят, что требуется, сделают из говна конфетку… я вижу старика Мориака, этого ракового больного, в новом длинном плаще, очень