Рифы далеких звезд - [18]

Все, что рассказывал отец, было интересно, но Маккавею не хотелось расставаться с мыслью, что возле плотины стоит настоящий корабль, а не драга, как сказал отец.

Еще в полдень, в самый солнцепек, он направился туда по раскаленному песку, слепившему глаза слюдяным блеском, — приходилось зажмуриваться, чтобы уберечься от режущего света. Сквозь узкие щелки век дрожавший над поречьем воздух казался дымящейся магмой: холмы растаяли и медленно стекали, затопляя поречье прежде чем пришла большая вода. Песок немилосердно обжигал ноги, и Маккавей свернул с самого короткого пути через отмели, который быстрее привел бы его к возвышавшейся возле плотины громадине, и пошел вдоль берега, то и дело ступая в воду, чтобы остудить ноги. Вода была теплая, но после невыносимого жара камней и песка казалась безмерно ласковой и прохладной.

В конце концов он добрался до стальной махины, которая отражалась в воде образовавшегося вокруг нее озерка. Очертания ее окон размывались легкой дрожью волн, корпус, повторяясь в воде, покачивался и прогибался словно вырезанный из станиоля. Машина не работала. Маккавей не увидал ни единого человека ни на палубе, ни на железном мостике, который упирался в песок и вел внутрь драги. Матросы полдничали в тенечке, под ивой, у южного края плотины, где начинались виноградники. Они заметили рыжеволосого человека, ходившего около их машины, и кто-то из них окликнул его, пригласил подойти. Маккавей подумал, что его схватят: дескать, кто такой, чего надо, разве не знаешь, что посторонним вход воспрещен? — и первой его мыслью было обратиться в бегство. Пока те подымутся, обуются, — не побегут же они босиком по раскаленным камням, — он уже будет далеко. Однако, услышав повторное приглашение и не уловив в голосе угрозы, он спокойно направился к распластавшейся на зеленой траве тени от дерева, совсем черной там, где сидели полдничавшие люди. Их было трое за скромной трапезой — на разостланной газете лежал нарезанный большими ломтями хлеб, помидоры, с которых стекали капельки воды, брынза — по ее порам сновали муравьи, а рядом, на траве, валялся нож с роговым черенком, к лезвию которого прилипла алая помидорная кожура.

Двое сидели к нему спиной — широкоплечие, с такими загорелыми шеями, что пятнышки нетронутой солнцем кожи за ушами казались особенно белыми. Тот, что сидел напротив них, тоже сильно загорел. Маккавей шел прямо на него и успел рассмотреть его лицо раньше, чем поздоровался и ощутил прохладу тенистой ивы. Черты лица у моряка были крупные, будто вытесанные из темного, коричневого камня, брови почти сливались цветом с кожей, и если бы не зеленоватые глаза и шотландская с проседью борода, тянувшаяся от ушей и повторявшая очертания массивной нижней челюсти, лицо казалось бы очень строгим, суровым. Озорные искорки в глазах выдавали склонность к шутке, и разморенный жарой моряк выглядел вполне добродушно.

— Ты что, уж не вздумал ли у нас хлеб отбивать? — спросил он, оглядев Рыжеволосого с головы до пят. — Вчера тебя тут видели, сегодня опять заявился…

— Мне хотелось рассмотреть вашу машину вблизи, — сказал Маккавей. — Я думал, это корабль, но отец говорит — драга. Она, мол, долбит дно водохранилища…

— Хорошо бы, кабы корабль, — сказал человек с шотландской бородкой, должно быть, капитан этого сухопутного корабля. — Не жариться бы нам тогда, как ящерицам, среди этих песков. — Он усмехнулся, и Маккавей заметил, что зубы у него крепкие, ровные, блестящие, значит, он гораздо моложе, чем кажется, если судить по проседи в бороде. — Пока перепашем все поречье да перекидаем весь этот песок да камни, у меня борода и вовсе белая станет… Твой отец верно говорит: это драга, но мы не долбим дно, мы золото ищем… Ты здешний? Чем занимаешься?

— Здешний, — ответил Маккавей. — Живем с отцом в домике возле реки. Чуть ближе снесенного села. Доктор велел нам пожить тут, чтобы я поскорее выздоровел.

— А что с тобой? С легкими не в порядке? — Моряк остановил взгляд на его лице и заметил, что, несмотря на загар, лицо у незнакомца испитое и болезненное. Те двое, что сидели к Маккавею спиной, теперь обернулись, и он заметил, что их глаза — у одного карие, у другого желтые, как раскаленный песок, — с любопытством осмотрели его.

— Я мальчишкой чуть не утонул в реке, и с тех пор мне бывает нехорошо, в особенности летом. Кричу во сне, мерещится, будто земля уходит из-под ног и я куда-то проваливаюсь. Доктор говорит, это нервное…

Моряки некоторое время изучающе смотрели на него, потом отвернулись и принялись нарезать помидоры острым как бритва ножом, из-под которого выкатывались прозрачные оранжевые кружочки, а человек с бородой шотландца протянул «да-а» и, взяв с газеты ломоть хлеба и кусок брынзы, подал гостю:

— Закуси с нами за компанию, — сказал он, подвигаясь, чтобы дать ему место в тени. — А потом осмотришь нашу машину, если тебе так интересно…

Он ушел от них только вечером и, дойдя до излучины, оглянулся, чтобы еще раз увидеть драгу, пока холм не заслонил ее. Ее силуэт растаял в сумерках, и три ряда окошек, светившихся вдалеке, казалось, висели в небе. Моторы продолжали стучать, сита подбрасывали песок и речную гальку, отделяя крупинки золота, огромные, нанизанные длинной цепью ковши продолжали, поскрипывая, выгребать то, что река копила тысячелетиями, вгрызались в земную твердь, словно желая добраться до самой сердцевины, до самых сокровенных ее тайн…