Рифмуется с радостью - [4]

Самый страшный страх, который, видимо, невозможно преодолеть, – страх перед болью, страданием; нет человека, который, даже старея спокойно и радостно, не испытывал бы тревоги при мысли о финальных мучениях от рака, инсульта, инфаркта. Искупление через муки еще можно понять: говорят, когда нет добрых дел, ангел-хранитель предъявляет Христу чашу страданий своего подзащитного. Но вот спасительность страдания – самая трудная тайна христианства: не «искупительность», а именно «спасительность». Потому что в духовной победе над ним, в духовном «претворении» страданья совершается духовный рост человека, вхожденье его в другое измерение», – говорил о. Александр Шмеман.

Многие святые вынесли великие предсмертные муки; толкования различны: может, святые пастыри терпят за грехи своих чад, может, для примера нам грешным; знаем одно, Господь не посылает креста выше сил человеческих, поэтому слабым и малодушным вроде нас такие испытания, вероятно, не грозят.

Молодые всё время чего-то ждут: праздника, подарка, весны, а старенькие все подарки уже получили, напраздновались, им теперь все времена года нравятся и каждый день в радость. Вообще-то «в монахе, каких бы лет он ни был, постоянно встречается и старец, и юноша; он похоронами всего личного возвратился к юности» – заметил, ты не поверишь, Герцен. Вот юными бы и войти в новую жизнь, ведь не умирать же в самом деле готовимся! А собираться потихоньку надо, в разуме и спокойствии, в любви и надежде.

Священное Писание недвусмысленно считает долголетие воздаянием за добродетель[7]; с возрастом обостряется восприятие жизни как драгоценного дара Божия; за всякий дар надо благодарить, всякий дар нужно с ответственностью хранить и приумножать, радуясь предоставленной возможности в чем-то еще покаяться, что-то еще увидеть, понять и исправить. Недаром замечательный самобытный старец Феофан Новоезерский, оставивший яркие, живые воспоминания, признаваясь в «греховной горести» юных лет, среди великий благодеяний считал терпение Создателя, Который даровал ему время, довольное для покаяния, спасал «в смертных случаях», и сохранил «до старости и престарения».

Иногда, говорят, в конце приходит самое главное утешение, ради которого живут монахи: вожделенный, сладостный дар чистой благодатной молитвы. Помнишь стихи сестры нашей монахини Л.:

Там

в покое

в его глубине

ты в мгновенье вмещаешь вечность,

как прозрачная бесконечность

в сердце с Богом наедине.

Там

во мраке

таинственной тишью

слышишь зов – поглощаешь мыслью.

Только это зовется жизнью,

Царством Света в небесном дне…

к оглавлению

Хорошо ли умереть молодым

…Всё осмотрительность – она всю жизнь его водила за нос.

А он ей верил, как безумец, этой лгунье, что смеялась:

«До завтра подождешь. Еще вся жизнь осталась впрок».

И сколько он порывов обуздал в себе отказом

От радости возможной, и его безмозглый разум

Все упущенья днесь высмеивают в нем.

Константин Кавафис[8].

Мало кто думает о старости, никто не готовится к ней, хотя всякому желательно прийти к финишу достойно, красиво, без страха, стыда и бесплодных сожалений. Болезни и немощи представляются отвратительными, особенно тому, кто, в силу односторонности мышления, «звучит гордо», воображая себя независимым и свободным и надеясь оставаться таким вплоть до визита костлявой; путь таковых обычно завершается «гражданской панихидой» в морге больницы.

И то сказать, наблюдая стариков, редко приходится любоваться ими, они какие-то неправильные: то слишком молчаливы и скучны, то чересчур болтливы и навязчивы, потом некрасивы, плохо одеты, пришибленные, взгляд колючий, затравленный. Старым не прощают ничего, ни жалкого вида, ни болезней, ни угрызений совести, которые они вызывают, ни, в особенности, претензий и поучений типа «яйца курицу не учат» и «вы будете как мы». Не хочу становиться таким, не хочу, не хочу!

В юности все хоть немножко Д’Артаньяны, Растиньяки, обещающие со временем стать главными ну если не на всей планете, не в стране, то хотя бы в данном городе. Плюхает по дороге автомобиль «Ока», консервная банка, на заднем стекле плакат: «когда вырасту, стану кадиллаком!». Так и люди способны, подобно низенькому капитану Тушину в «Войне и мире», воображать себя великанами; оно бы не страшно, беда, если они способны лишь мечтать, годами пребывая в вымышленном мире, в своей утопии, беседуя с собой, фантазируя интересные ситуации, битвы, романы, как в театре.

На пороге совершеннолетия завоевателям кажется, что мир только их и ждал, чтобы лечь к ногам победителей; раздувая ноздри, они строят грандиозные планы:

Но чем внимательней, твердыня Нотр-Дам,

Я озирал твои чудовищные ребра,

Тем чаще думал я: из тяжести недоброй

Когда-нибудь и я прекрасное создам…

И как мало тех, кто подобно автору этих строк (О. Мандельштаму) измерял цену успеха количеством повседневной каторжной работы, принудительной усидчивости. И. В. Гете (1749 – 1832) в конце очень долгой жизни не насчитывал и месяца, прожитого в свое удовольствие; всякое увлеченное служение тесно связано с напряженным трудом. Один ученый советовал ученику поменьше общаться с людьми, чтобы не отвлекаться от занятий; сам он повесил на двери своей квартиры табличку: «Профессор Н. Я. Н. Никогда никого не принимает. Просьба не звонить и не беспокоить». Знаменитый биолог Н.И. Вавилов (1887 – 1943) с 16 лет приучил себя спать не более пяти часов в сутки, также и Н.В. Тимофеев-Ресовский (1900 – 1981), которому в самом начале научной деятельности стало обидно «проспать треть жизни». Митрополит Питирим (Нечаев), почти всю жизнь (1926 – 2002) интенсивно работавший в Церкви, обходился четырьмя-пятью часами для сна и призывал к тому же своих сотрудников.