Ричардсон - [3]

Следующий роман Ричардсона вышел в свет после длительного перерыва: в 1747–1748 гг. Это был огромный семитомный роман „Кларисса, или история молодой лэди, охватывающая важнейшие вопросы частной жизни и показывающая, в особенности, бедствия, проистекающие из дурного поведения как родителей, так и детей в отношении к браку“ ^{4}. Этот роман по праву считается шедевром Ричардсона.

Новая книга Ричардсона отличалась гораздо большей глубиной и сложностью содержания. Сложнее была и ее структура. Чтобы поведать читателю историю Клариссы Гарлоу, Ричардсон пользуется не только письмами самой героини, как это было в „Памеле“, но и многочисленными письмами ее родных, друзей и знакомых, по-разному и с разных точек зрения рассказывающих об одних и тех же событиях.

Кларисса Гарлоу, девушка из богатой буржуазной семьи, недавно приобщившейся к дворянству, становится предметом внимания прославленного великосветского кутилы Роберта Ловласа. Семейные раздоры, жертвою которых оказывается Кларисса, — нажившая, благодаря полученному ею от деда наследству, непримиримых врагов в лице завистливого брата и сестры, — скоро дают Ловласу возможность овладеть ее доверием. С помощью обмана и подкупа он добивается того, что Кларисса, которой угрожает насильственный брак с ненавистным ей человеком, бежит из дома и отдается под его покровительство. Движимый не столько любовью, сколько самолюбием и тщеславием, Ловлас, под предлогом „испытания добродетели“ находящейся фактически в его власти Клариссы, всеми способами старается сделать ее своей любовницей. Наконец, усыпив с помощью наркотического питья свою жертву, он насилует ее.

Горе Клариссы безгранично, но воля ее не сломлена. Ей удается бежать из публичного дома, куда заключил ее Ловлас. Измученная горем и лишениями, она умирает, а через несколько месяцев умирает и Ловлас, смертельно раненный на дуэли одним из родственников Клариссы.

Беглое изложение сюжета „Клариссы“ само по себе не может дать настоящего представления о значении этого романа. На первый взгляд читателю может показаться непропорциональным соотношение между огромными размерами произведения и его сравнительно несложным действием, охватывающим менее одного года. Над длиннотами „Клариссы“ не раз подсмеивалась критика. Еще Сэмюэль Джонсон, восторженный ценитель ричардсоновских романов, сознавался, что тот, кто вздумает читать их ради сюжета, должен будет повеситься от нетерпения. Ричардсона, говорил он, „надо читать ради чувства и рассматривать сюжет лишь как повод для чувства“. Это в особенности применимо к „Клариссе“. Ричардсон пользуется здесь всеми возможностями, заключенными в эпистолярной форме романа. Она позволяет ему, — как пишет он сам в послесловии к „Клариссе“, — запечатлеть самые непосредственные переживания своих героев, оставляя, вместе с тем, широкий простор для изображения дальнейшей рефлексии и внутренней борьбы. Жанр эпистолярного романа обнаруживает в „Клариссе“ необычайную разносторонность: он включает в себя и письмо-описание, и письмо-диалог, и письмо полемическое, и, прежде всего, лирическое письмо-исповедь.

„Кларисса“ имела огромный успех. Но этот успех был не совсем таким, какого желал сам автор. Писатель-моралист, ценивший нравоучительно-дидактическую сторону своих романов неизмеримо выше, чем их художественное достоинство, Ричардсон не без огорчения замечал, как неразумные читатели перетолковывают на свой лад самые заветные его замыслы. Ловлас, в образе которого он хотел раз навсегда заклеймить великосветское вольнодумство и разврат, неожиданно покорил своим обаянием читательские сердца, а Кларисса, добродетельная Кларисса, подверглась, как обиженно писал Ричардсон, упрекам в чопорности и высокомерии.

Ричардсон поспешил исправить невольно совершенную ошибку. За „Клариссой“ должен был последовать роман, который уже никому не мог бы подать повода к пренебрежению добродетелью или восхищению пороком. Здесь следовало достигнуть полной и недвусмысленной определенности. Так был задуман последний и наименее удачный роман Ричардсона — „История сэра Чарльза Грандисона“ ^{5} — история „хорошего человека“, как именуется она в переписке, самого автора, или „Кларисса мужского пола“, как назвала ее немецкая почитательница Ричардсона, жена поэта Клопштока.

Это был апофеоз человеческой добродетели, какой представлялась она Ричардсону — добродетели чинной, благонамеренной, благоразумной, лишенной малейшей слабости или изъяна. Ричардсон приложил все старания, чтобы заставить этого „хорошего человека“ затмить своими несравненными качествами опасно обаятельного Ловласа. Но, увы, ни „бесподобный Грандисон, который нам наводит сон“ (Пушкин), ни его достойная невеста, мисс Гарриет Байрон, не могли — даже в глазах тогдашних читателей — сравниться с Клариссой и Ловласом.

„Я могу найти у сэра Чарльза лишь один недостаток, — писала Ричардсону одна из самых восторженных его читательниц, мисс Донеллан, — а именно, у него нет ни одного недостатка, нет страстей“.

Этого „недостатка“ не могли искупить все романические перипетии книги.

В „Грандисоне“ филистерско-морализаторская тенденция одержала верх над реализмом Ричардсона. На серо-дидактическом фоне романа выделялся лишь один образ, сумевший по-настоящему тронуть сердца людей XVIII века. Это была молодая итальянка, Клементина делла Порретта, влюбленная до потери рассудка в несравненного Грандисона. Различие вероисповеданий препятствует их браку и возникающая в душе Клементины борьба между религиозным долгом и любовной страстью наполняет экзальтированным пафосом сотни страниц романа.