Ричард Львиное Сердце. Король-рыцарь - [135]

«Как только эти намерения достигли ушей Ричарда, он, будучи очень высокомерным и злопамятным, дал этот ответ в присутствии многих членов своего окружения: „Черт возьми (у него была привычка повторять это кощунственное выражение, как и многие другие), даже если бы этот замок был из масла, а не из камня и железа, я бы не сомневался ни минуты в том, что защитил бы его достойно против него и всей его армии". Эти неслыханные заявления говорят о том, что он не искал помощи Бога, но он имел дерзость полностью положиться на силу своих рук в защите замка. Обманув надежду и опровергая эти горделивые слова, все случилось несколькими годами позже: король Филипп пришел и захватил замок»^7[948].

Должны ли мы видеть в этих проявлениях гордыни и «превосходства» элементы, тесно связанные с рыцарским поведением короля? Вероятно, да. В конце концов, как и у Сирано де Бержерака, у Ричарда предки были родом из Аквитании, хоть он и не был гасконцем.

Милосердие, пощада и сострадание

Другие черты рыцарской этики имеют аспекты более приятные, упомянутые иногда в хрониках и развитые в литературных произведениях, в частности в романах об эпохе короля Артура. Кретьен де Труа в своей «Песне о Граале» излагает их принцип в форме заповеди, которой учили Персеваля во время его посвящения в рыцари

Горнеманом де Гоором: рыцарь должен избегать убийства обезоруженного или поверженного врага^8[949]. Это, кстати, один из главных элементов рыцарской этики. Во всех своих романах Кретьен де Труа неизменно описывает начало практикования этой этики: герой-победитель, за исключением некоторых четко сформулированных случаев, сохраняет побежденному жизнь и берет его в плен. Ордерик Виталий по поводу битвы под Бремулем в 1119 году, рассказывая уже о последствиях, подчеркнул, что это противостояние, приведшее к пленению многих рыцарей как с английского лагеря, так и с французского, было малокровным:

«В этом сражении между двумя королями приняло участие около девятисот рыцарей. Только трое были убиты. Они были полностью покрыты железом, и как одни, так и другие старались не убивать друг друга из-за боязни кары Божьей и из-за их братства по оружию, предпочитали не убивать беглецов, а брать их в плен^9[950].

Конечно, с одной стороны, мы можем допустить, что в этом рассказе монах больше излагает свою идеологию монастыря, чем идеологию рыцарей, и пытается применить к этому сражению каноны справедливой войны, чья теория была разработана Св. Августином^10[951]. Впрочем, тот же Ордерик Виталий не преминул припомнить другие, более кровавые противостояния между рыцарями. Но мы не можем полностью отказаться от гипотезы, что эта этика, настаивающая на сохранении жизни побежденного противника в случае, когда речь идет о рыцаре, проникла в мировоззрение рыцарей. К более веской причине, состоявшей в том, что победитель мог получить выгоду в виде выкупа, добавляется еще некоего рода признательность несчастного противника, иначе говоря, уверение в подобном же отношении побежденного противника в случае собственного поражения. Эта этика создает чувство сотоварищества, общую идеологию, напоминающую своего рода «франкмасонство рыцарства»^11[952], которую я предпочитаю приравнять к чувству принадлежности к элитной организации рыцарства.

Вероятно, эта общая заповедь, упомянутая Ордериком Виталием, более чем богобоязненность, требовала следовать традиции сохранить жизнь побежденному, крикнувшему: «Пощади!» Она обязана своим успехом скорее вполне понятной заинтересованности рыцарей, чем их естественному благодушию и человечности победителя. Она долгое время препятствовала возникновению будущих «законов войны», и в первую очередь образованию рыцарской этики, которая имеет лишь благородную сторону. Вездесущность этой темы «милосердия» в романах эпохи короля Артура вынуждает нас признать некое соответствие этой темы с действительностью, не только из-за влияния романтических героев на рыцарей реального мира^12[953].

Однако есть границы применения этого обычая, они касаются главным образом христианских рыцарей, сражающихся между собой внутри христианства. Еретики и неверные вдвойне исключены, так как они не христиане, не рыцари. Так что их можно уничтожать без страха и упрека. Св. Бернард, впрочем, называет «злом», а не «убийцами» тех, кто убивает неверных во время сражений на Святой земле.

Тем не менее, военная храбрость турецких рыцарей и уважение, которое они внушали своим противникам, способствовали тому, что очень рано, возможно с первого крестового похода, и на протяжении всего XII века, сформировалась идея о всеобщем рыцарстве, стирающем границы национальности и религии. Легенда, связанная с Саладином, считавшемся примером рыцарства, несмотря на то что он был мусульманином, доказывает это убеждение, уже упомянутое в комментариях хронистов к первому крестовому походу, которые утверждали, что только турки и «франки» могли требовать быть названными рыцарями по причине их военной доблести. Чтобы это объяснить, хронисты придумывают общее происхождение двух рас: франки и турки произошли от троянцев, предков всех рыцарей