Ричард III. Последний Плантагенет - [85]

– Да вот, – пояснил хозяин и слегка стушевался.

Рыжему хватило взгляда, чтобы понять, над чем ржали завсегдатаи сего приличного в общем-то заведения. Басня про «кота, крысу и собаку, которые правят страной, направляемые свиньей» облетела Лондон и окрестности с поразительной быстротой.

Намеки она содержала далеко не двусмысленные. Под «свиньей» подразумевался белый вепрь – герцогский герб Ричарда Глостера, от которого тот, приняв корону, не отказался, хоть и попытался придать кабану сходство с конем. «Котом», «крысой» и «собакой» назывались ближайшие друзья и сподвижники Ричарда III – сэр Уильям Кэтсби, сэр Ричард Рэтклифф, и виконт Фрэнсис Ловелл – по смыслам, символам и созвучиям их фамилий. Именно на этих людей король возлагал надежды. Оплакивая смерть единственного законного сына, он несколько отошел от дел.

Сам Карл считал этих троих людьми достойными, а вот смех над родовыми символами и фамилиями – отвратительным и низким. Если хочешь опорочить человека, а не за что, то начинаешь цепляться к внешности, родственникам или домысливать еще какие изъяны. Всем и каждому известно, король о благе Англии печется, а, ты ж смотри, и его подняли на смех.

Конечно, ничего из этого рыжий не сказал. Да и вразумлять завсегдатаев не стал. Неблагодарное то дело – пьяниц наставлять на путь истинный, этим пусть уж лучше церковники маются.

– А я и благодарен ему, – вдруг сказал, словно оправдываясь, хозяин. – Сначала хотел выгнать этого сочинителя, а листки его сжечь, а потом решил: пусть висит. Зато народ радуется. Из-за этих проклятых дождей скоро дышать водой начнем и рыбами обернемся.

– А ты сочинителя видел? – спросил Карл и воскликнул, когда трактирщик принялся оживленно кивать. – Врешь, поди!

– Так зачем мне врать-то? – обиделся бородач. – Он сам назвался. Сказал, будто басню сочинил. Героем себя возомнил, людям глаза на правду раскрывающим.

– Да кто он-то? – Карл в три глотка ополовинил кружку.

– А Коллингборн.

– Уильям который? – переспросил Карл. – Так он же камергер уилтширского имения герцогини Йоркской. Зачем ему пасквили сочинять на сына заступницы и госпожи своей?

– Ну, это уж мне неведомо. Да и не мое-то дело, – заявил хозяин. – Где я и где камергер, сам подумай.

Рыжий закивал, обдумывая свои дальнейшие действия. Оуэн-гвоздь с улицы башмачников за сведения подобного рода платил справно. Поговаривали, будто он вхож в дом аж самого виконта Ловелла. А заодно будет у кого и сапоги подлатать.

– Ладно, пойду, – буркнул хозяин. – А то мясо твое подгорит.

Кард усмехнулся, настроение его резко улучшилось:

– Бородач, эй… Эля не забудь еще принести.

* * *

– Я не понимаю, почему мы должны обращать внимание на подобное.

Король казался бледен. Красные воспаленные глаза выдавали бессонные ночи. Синяки под ними не сходили уже вторую неделю. Френсис искренне верил: другу не до глупых басен. Ему бы сына оплакать, жену в этом мире удержать да самому оправиться немного. Однако Кэтсби был неумолим, да и все они понимали: пасквиль оставлять без внимания нельзя.

– Вы правы, Ваше Величество, – произнес законник мягко. – Мы не должны. Мы обязаны обращать внимание на подобные вещи.

– Нами движет не только задетая гордость, Ричард, – заметил Рэтклифф. – Не должно порочить первых лиц государства.

– Продолжайте.

– Баснописец уже давно служит дому Йорка, – произнес Ловелл. – Это некий Уильям Коллингборн, камергер уилтширского имения герцогини Йоркской.

Король нахмурился:

– Это известно в точности?

– Совершенно верно, – король ждал, и Френсис продолжил свой рассказ: – Баснописец поддерживал восстание Бэкингема в Уилтшире. Участвовал в заговоре Джона Мортона. Вел тайную переписку с самим Генрихом Тюдором. И если бы не это сочинительство, о Коллингборне в мирное время вообще не вспомнил бы никто.

– В лучших традициях ланкастерской своры, – прорычал Рэтклифф. – Вначале он укрылся в доме матушки короля, а затем стал обливать грязью нас всех.

– Он чувствовал себя настолько безнаказанно, что самолично распространял сочинения, особо не скрываясь и даже называясь владельцам постоялых дворов.

Ричард на мгновение прикрыл глаза.

– Хорошо, – ответил он. – Поступайте, как сочтете нужным.

* * *

– Ваша светлость, заступница, не погуби! – разнеслось по коридорам замка, прежде чем открылись двери и в зал вбежал перепуганный до смерти камергер. На впалых щеках мужчины выступили алые пятна. Небольшие глубоко посаженные глаза слезились. – Заступница. Госпожа моя…

Герцогиня Йоркская окинула трясущегося слугу подслеповатым взглядом. Она никак не ожидала подобного поведения от манерного камергера. Сколько женщина помнила Уильяма, тот всегда держался с достоинством. Кажется, Коллингборн занимался сочинительством, и в последнее время преуспел на этом поприще, возгордился, возомнив себя величайшим острословом.

– Неужели его вирши пришлись не по душе кому-то из знати? – поинтересовалась она.

– Там… там люди приехали. Меня арестовать хотят, – пролепетал мужчина и бухнулся на колени. – Госпожа моя, я всегда был вам верен. И предан. Не погубите слугу своего. Не внемлите наветам лживым…

Герцогиня подняла руку, и Коллингборн тотчас замолчал.