Ричард III и его время. Роковой король эпохи Войн Роз - [117]

Точно таким же правилом было воссоздание мыслей и чувств персонажей. В XVI в. простое описание хода событий считалось уделом непрофессионалов, истинный ученый обязан был доходчиво объяснить, почему «герой» поступил именно так, воссоздать внутреннюю, психологическую логику его поступков. Читатели всегда знали, когда «герой» «замыслил преступление», когда его «одолело уныние», когда он «взвесил все возможности и решился на отчаянный шаг» и т.п. Разумеется, читать такую «историю» очень удобно и интересно, но вот насколько она достоверна… это уже другой вопрос.

Очевидно, что даже самый лучший исторический трактат XVI в. неизбежно подгоняет реальные события под заранее разработанную схему, упрощает и схематизирует и факты, и характеры главных героев.

В «Истории Ричарда III» упомянутые черты достигли такого размаха, что ее легко принять за художественное произведение. Томас Мор не ограничился обычными для историографии XVI в. приемами драматизации истории, он пошел гораздо дальше. Примерно третью часть объема «Истории Ричарда III» занимают диалоги. Мор зачастую описывает выражение лиц, сомнения и мысли своих «героев», воссоздает даже незначительные реплики и реакцию толпы. Действительно, при чтении «Истории Ричарда III» время от времени возникает драматический «эффект присутствия».

В качестве примера можно привести начало «Истории Ричарда III». Произведение открывается несколькими историческими экскурсами. В научной, почти дидактической манере Томас Мор рассказывает о начале Войн Роз, царствовании Эдуарда IV и Ричарде Глостере. Затем авторский стиль разительно меняется, и перед читателем разыгрывается драматическая сцена смерти Эдуарда IV: «Но вот во время своей последней болезни он [король Эдуард] …начал размышлять о юном возрасте своих детей… поэтому он призвал к себе некоторых лордов, которые были в ссоре… И вот когда эти лорды… явились перед ним, король приподнялся и, опершись на подушки, обратился… к ним с такими словами: “Милорды, любезные мои родственники и друзья! В каком бедственном состоянии лежу я здесь, вы это видите, а я чувствую…”» Мы почти видим и умирающего короля, и опечаленных придворных, собравшихся у его ложа. Это уже не история в собственном смысле, это подлинная драма. Неудивительно, что речь Эдуарда IV построена по всем правилам риторического искусства. Она похожа, скорее, не на слова мучимого болезнью и сомнениями человека, а на длинный (в несколько страниц) монолог абстрактного «доброго короля» из пьесы XVI в., который перед смертью просит лордов помириться и позаботиться о его малолетних детях. Но вот герой умолкает, и следует реакция массовки: «Не было там никого, кто мог бы удержаться от слез. Но лорды ободрили его, как сумели, добрыми словами и ответили тотчас, что они готовы поступить, как ему угодно… Они простили друг друга и соединили руки вместе». Сцена закончена, занавес опускается, и автор возвращается к более обычной для исторических сочинений наукообразной манере изложения материала: «Как только король испустил дух, благородный принц, его сын направился к Лондону из Ладлоу в Уэльсе, где в дни болезни отца держал он свой двор».

Отрицать наличие драматических вставок в «Истории Ричарда III» абсолютно бессмысленно. Однако сторонники достоверности произведения Томаса Мора справедливо указывают, что значительный объем диалогов и даже присутствие целых литературных «сцен» не является основанием для однозначного суждения. Разумеется, в таких «сценах» есть элемент условности, вполне вероятно, что некоторые мелкие детали были попросту вымышлены для создания наибольшего драматического эффекта. Тем не менее следует помнить, что от описываемых событий Томаса Мора отделяло менее 30 лет, поэтому он мог, опираясь на свидетельства очевидцев, верно передать не только общий смысл речей, но и основные аргументы «персонажей».

Таким образом, камнем преткновения является не форма «Истории Ричарда III», а степень достоверности фактов за литературной формой скрывающихся. Относительно этого вопроса исследователи до сих пор не пришли к согласию. В XIX в. официальная историческая наука нисколько не сомневалась в правдивости Томаса Мора, его труд считался наиболее авторитетным источником сведений о событиях 1483–1484 гг., почти что мерилом ценности других исторических произведений, хроник и документов. В XX в. ситуация постепенно менялась. Более пристальное изучение истории Войн Роз и обращение к архивным фондам показало, что гуманисты нередко позволяли себе отступать от исторической правды в угоду политическим и иным соображениям. Как минимум с середины XX в. большинство британских и американских историков оценивает «Историю Ричарда III» как литературное или философское произведение, «для которого едва ли уместно оставаться верным исторической правде». Расходясь в определении жанра «Истории Ричарда III», зарубежные исследователи констатируют, что Томас Мор был крайне неточен в деталях, а сообщаемые им факты нуждаются в дополнительной проверке. Тем не менее некоторые историки до сих пор продолжают опираться на произведение Томаса Мора как на основной источник.