Ричард Длинные Руки — воин Господа - [100]

– Гугол! Ты знаешь, что это?

Он оглянулся, долго таращил глаза, не мог понять, на что я показываю, наконец ответил с удивлением:

– Стена!.. Это стена, ваша милость. Крепкая, гранитная. Можете проверить. Если ваша милость изволит разогнаться хорошенько да головой…

– Да нет, что на ней нарисовано?..

Он уже придержал коня, мы ехали шагом. Сигизмунд сказал с отвращением:

– Нарисовано? Это ваша милость называет рисунками? Эх, увидели бы вы прекрасные и исполненные божественного восторга картины на стенах нашей церкви!..

– Видел, – сказал я торопливо. – Шедевры!.. Ну, божественно, в смысле. А здесь примитив, дети рисовали, что от них требовать?.. Как ты думаешь, что это?

Он скользнул все еще негодующим взглядом, отмахнулся:

– Таких зверей не видел. А раз их нет, то чего думать?

Гугол всматривался долго в полустертый рисунок, посоветовал:

– Ваша милость, не забивайте голову ерундой. Если такое и существует, то где-то глубоко в Южных Землях, где колдуны, мрак безверия, куда еще не ступала нога апостолов Христа. Здесь таких нет, мы бы знали.

Я сказал задумчиво:

– Все страньше и страньше… Хотелось бы проникнуть в те южные страны поглубже.

Сигизмунд сказал серьезно:

– Там мир Тьмы, царство колдунов и могучих чародеев!.. Доброму христианину там делать нечего. Сэр Ричард, даже с вашей силой и отвагой там не пройти. Молот у вас, правда, под стать герою, но ту купленную в селе железку, что у вас в ножнах, пристало держать только пастуху. У вас нет даже рыцарских доспехов!.. А чтобы пройти по землям Тьмы хоть шажок, нужны настоящие доспехи героя.

– Хорошо, – ответил я. – Отложим поход до лучших времен. А пока поехали, поехали.

Гугол посматривал подозрительно, ибо в моем голосе не было облегчения. Скорее, наоборот, сожаление, хотя вроде бы я не такой уж и герой, а молот при всей мощи может оказаться не сильнее песчинки, брошенной ветром.

Ехали осторожно, на всякий случай прятались при виде любого желтого облачка или замеченной издали крестьянской подводы. Пусть лучше никто не расскажет, что видел трех всадников.

Горный хребет разросся, я чувствовал, что за пару таких вот дней доберемся до заколдованной пещеры. Если доспехи не сумел взять доблестный и благочестивый рыцарь церкви Ланселот, если через защиту не смог пройти неистовый фанатик Совнарол, то, понятно, надежда только на нас, таких чистых и благородных…

Небо стало странно лиловым, как перед грозой, темнело с каждым конским скоком. Далекий сосновый лес приблизился, выглядел как гигантская пила, повернутая зубьями кверху. Иногда мы видели, как возникают и уплывают за спину распаханные участки земли, но вместо строений – развалины или пепелища, аккуратные пруды, где явно разводили жирных карпов, сейчас же быстро превращаются в гниющие болота.

Сигизмунд вздыхал, молился, Гугол угрюмо молчал, он навидался больше, очерствел. Мало того, что по этим землям время от времени прокатывалась то чума, то испанка, то еще какая-нибудь дрянь, всякий раз оставляя в живых каждого десятого, так еще и эти выжившие жгут друг другу посевы, убивают, истребляют, гонят с земель, хотя у них за спинами остаются бескрайние просторы…

Сигизмунд, что несся впереди, внезапно с таким испугом натянул повод, что конь взвился на дыбы, замотал головой, пытаясь спасти рот от раздирающих его удил. Гугол испуганно вскрикнул и, что меня удивило несказанно, забормотал молитву.

Впереди текла неширокая река, с того берега седые ветлы, это такие деревья, опускают, естественно, седые ветви в вялотекущую воду, а с этой стороны белый кварцевый песок, волна набегает прозрачная, чистая, тут же просачивается вниз.

А в воде – русалки. Или сирены, я их сразу узнал по белым незагорелым телам, что от бедер начинают покрываться легкой чешуей, а все заканчивается великолепными хвостами. Фигуры дивные!!! Крупная грудь, широкие бедра, но руки, напротив, тонкие и нежные. Живут здесь, а не мигрируют, ибо для пловчих характерна маленькая грудь, а то и вовсе плоская, чтобы не мешала при плавании, а вот плечевой пояс развит мощно. Эти же нежные, что значит, местные – только плещутся в воде да поют, поют да плещутся.

Первая из ундин посмотрела на меня, сообразила, что трепещущие Сигизмунд и Гугол в лапы не дадутся, а вот я еще тот лох, из непуганых, запела красивым музыкальным голосом:

– О путник!.. О, приди-приди к нам, утоли огонь, пылающий в твоих чреслах… Има, Има, мне так необходимо!..

От нее веяло манящей прохладой. Я обливался потом, а когда представил, что из этого зноя прижмусь к ее мокрому холодно-рыбьему телу, внутри меня взвыло от желания.

– А вот ни фига, – ответил я с громадным усилием. Воля трещала, рассыпалась, плавилась, как воск на жарком солнце, я заставил себя сказать громче: – Я эти ваши песни каждый день с утра до вечера по ящику слышу! И по авторадио. И на концертах. Так что пошли вы все с вашими общечеловеческими ценностями!.. У меня другая песня…

Я запнулся, еще не зная, что запеть: то ли Гимн Советского Союза, то ли вовсе Интернационал. Героические песни сталкивались во мне, как мечи в разгар жаркой битвы. Я даже не думал, что их так много, когда из ящика целыми днями дурацкие постельные песенки этих сирен, но потом понял, что эту дрянь тут же забываешь, а вот героические в памяти и в сердце остаются, будто вбитые в пол по самые шляпки гвозди.