Ричард Бротиган —человек, который в этом мире не дома - [2]
«Я всегда любил писать стихи, но это требует времени, как долгое ухаживание, которое приведет к счастливому браку, потому что нужно сначала как следует узнать друг друга. Я писал стихи семь лет для того, чтобы научиться составлять слова в предложения, но на самом деле я всегда хотел сочинять романы и понимал, что не смогу этого делать, пока не научусь составлять слова. Поэзия была для меня в то время любовницей, а не женой», — так он писал позже, в 1971–м году.
Вслед за «Рыбалкой в Америке» были написаны «Генерал Конфедерации из Биг Сура» в 1963–м году, «В арбузном сахаре» — в 64–м и «Аборт: Исторический роман, 1966» — в 66–м. В то же время Бротиган сочиняет рассказы, которые войдут потом в сборник под названием «Лужайкина месть». Все это писалось в стол, не считая вышедшего в Нью–Йорке в 1964–м году и оставшегося незамеченным «Генерала Конфедерации» — публиковать никому неизвестного автора никто не хотел, но Ричард Бротиган относился к этому спокойно. В романе «Аборт» он описывает библиотеку, куда неудачливые сочинители приносят свои никому не нужные шедевры, чтобы те стояли на полке и никогда никем не были прочитаны — среди прочих посетителей в библиотеке периодически появляется высокий мужчина с вьющимися светлыми волосами до плеч, в очках и с густыми усами — портрет самого Бротигана.
Все изменилось в 1967–м году, когда в калифорнийском издательстве «Four Seasons Foundation» был напечатан роман «Рыбалка в Америке». Ричард Бротиган проснулся знаменитым.
По миру с шумом и воплями неслись шестидесятые. Размахивали транспарантами с «куриной лапой мира» и длинными волосами, собирали толпы стадионной поэзией и рок–н-роллом, грохотали напалмом во Вьетнаме и танками в Праге. Поколение Любви! Хотим Свободы! Мы не станем ни пушечным мясом, ни фаршем из ваших мясорубок! Венки из полевых цветов на головах, ромашки в дулах автоматов. По Америке и по свету катилась предсказанная Керуаком рюкзачная революция. Хиппи–коммуны, секс–драгз–рок–н-ролл — незаполненной оставалась только литературная ниша, но и она пустовала недолго. Поколение, провозгласившее своим лозунгом «Не верь никому, кто старше тридцати», назвало своим литературным идолом застенчивого и негромкого тридцатидвухлетнего поэта — Ричарда Бротигана.
Бесполезно пересказывать его книги и меньше всего хочется называть их романами. Поэтическая проза, антироманы, нероманы, проза, написанная по законам поэзии, — шестилетнее ухаживание за капризной любовницей не могло пройти бесследно. Дело дошло до того, что критики заговорили об особом жанре, предлагая называть его книги «бротиганами». Слово не прижилось, а сам виновник торжества не особенно вдавался в литературоведческие подробности и продолжал говорить о своих книгах, как о романах, не придавая значения терминам. Прозу и стихи Ричарда Бротигана объединяет мягкий марк–твеновский юмор, пристальное внимание к деталям, вывернутая наизнанку логика, особый взгляд на мир, позволивший говорить о присущем только ему «чувстве искажения» и еще отстраненная и неброская фигура главного героя–рассказчика, альтер–эго автора — «человека, который в этом мире не дома», — цитата из романа «Аборт».
Книги расходились миллионными тиражами, переводились на европейские языки, критики, жонглируя посмодернистской терминологией, рассуждали о феномене Бротигана, издатели и книготорговцы говорили о том, что авторитет дутый, и что волна популярности неизбежно должна схлынуть, а сам герой контркультуры, кажется, не очень понимал, что с ним произошло. Он продолжал жить в дешевой квартире чуть в стороне от Ван–Несс, по–детски радовался, когда его узнавали на улице, с удивлением доставал из карманов мятые долларовые бумажки, словно не понимая, как они там оказались, в доме кинозвезды, куда его теперь приглашали, как новую знаменитость, мог напиться и раскидать по комнате цветы из вазы, объясняя свои действия тем, что ему не хватает слов, чтобы выразить свою позицию в споре, и больше всей земной славы любил свою восьмилетнюю дочь.
Ему не нравилось, когда его называли хиппи–романистом. «Все, что я пишу, — это ответ человека на вопросы двадцатого века», — говорил он в интервью газете «Bozeman Daily Chronic». Ответ Ричарда Бротигана двадцатому веку был под стать самому веку и его вопросам — сюрреалистичным, запутанным и не столько разрешающим, сколько порождающим новые вопросы.
В 1972–м году издательство «Warner Books» выпустило серию «Писатели — семидесятым». В нее вошли четыре книги, посвященные авторам, творчество которых, на взгляд составителей, должно было быть особенно интересно читателям в начинающемся десятилетии; вот эти писатели: Курт Воннегут, Герман Гессе, Дж. Р.Р. Толкиен и Ричард Бротиган. Первые трое сейчас признанные классики мировой литературы, звезда же Ричарда Бротигана, вспыхнув ярко, не смогла удержаться на книжном небосклоне, и меньше всего в этом повинен человек, который в этом мире не дома.
Менялось время. Поколение длинноволосых постепенно превращалось в то, для чего они были рождены — в поколение бэби–бумеров, чья могучая энергия призвана не мытьем так катаньем все‑таки приблизить мир к идеалам их молодости, пусть даже для этого приходится изрядно корректировать сами идеалы.
