Риббентроп. Дипломат от фюрера - [161]

.

Это политическое завещание Риббентропа следует дополнить фрагментом его последних записей: «Мир должен научиться на опыте прошлого! Немецкий народ разбит и зажат в узком пространстве. Но не вызовет ли такое тяжелое, ужасающее давление в конце концов контрдавление? Действительно ли победители не хотят вновь сделать те же ошибки? Не следует ли им на этот раз быть поумнее и вскрыть корни экономических, а тем самым и политических трудностей в центральноевропейском пространстве и предоставить Германии шанс? Довольная своей жизнью Германия — самая надежная гарантия мира. Пусть правительства государств-победителей на сей счет изберут правильный путь к правильной цели»^{22}.

Речь произвела сильное впечатление, особенно по контрасту с его же показаниями на процессе. Майор Ниви откровенно признался: «В первый раз я почувствовал к нему уважение… Он приобрел вид государственного мужа»^{23}.

Обсуждение приговора бывшему рейхсминистру иностранных дел не заняло много времени: он был единогласно признан виновным по всем четырем статьям обвинения. 1 октября приговор был оглашен. «Риббентроп был вполне согласен с основными положениями национал-социалистического кредо […] его сотрудничество с Гитлером и подсудимыми по настоящему делу в совершении преступлений […] было искренним и добровольным. Риббентроп служил Гитлеру добровольно до конца именно потому, что политика Гитлера и его планы соответствовали его собственным убеждениям».

Итог — смертная казнь через повешение.

3

Шок прошел быстро, ибо призрак петли уже маячил перед ним. В конце 1944 года лорд-канцлер виконт Джон Саймон, глава британской юридической системы, выступил в Палате лордов с речью о «будущем наказании военных преступников», заявив, что они достойны повешения без суда. Текст попал в руки Риббентропу, который передал его Хессе и поинтересовался мнением эксперта. Рейхсминистр не оставлял надежды установить контакт с англичанами, но постоянно наталкивался на сопротивление фюрера. «Сделайте хоть что-нибудь, — сказал ему Хессе, — попытайтесь сберечь то, что еще можно сберечь. Я осознаю, что вы не спасете свою жизнь. Вы знаете, что союзники намерены сделать с Гитлером и всеми национал-социалистическими лидерами». Побледнев, шеф посмотрел ему в глаза и тихо спросил: «Вы действительно думаете, что союзники… нас всех… повесят?» «Почему нет?» — философски ответил тот. Разговор перешел к речи Саймона. Охарактеризовав его как «умеренного, благородного и ответственного человека», Хессе заявил: «Можете быть уверены, что если он заявил Палате лордов, что так называемые „военные преступники“ (разумеется, включая все правительство рейха) достойны повешения, он сказал это не в гневе, не от избытка эмоций, но тщательно обдумав и с уверенностью, что выражает волю всей Англии. Вы также можете быть уверены, что он не произнес бы ничего подобного, если бы не знал, что Рузвельт (который ненавидит нас до последней степени), французы и, конечно, Сталин поддержат это требование»^{24}. Хессе был неправ в одном — именно советский вождь был против бессудных расправ над побежденными.

Виртуальным повешением Риббентропа, в полной парадной форме, на фонаре перед главным входом в здание МИДа завершается его биография, написанная П. Шварцем и опубликованная в Нью-Йорке в 1943 году^{25}. Судя по всему, рейхсминистр успел прочитать ее; неясно только, во время войны или уже в Нюрнберге. Подсознательную боязнь веревки Гилберт увидел в том, что 14 марта Риббентроп явился в зал суда без непременного галстука и с расстегнутым воротником рубашки, пожаловавшись, что он слишком тесен. Психоаналитик уговорил его надеть галстук, не застегивая воротника^{26}.

Счет пошел на дни. Союзный совет отклонил апелляцию. Обращаясь не к судьям и даже не к современникам, а к потомкам, Риббентроп лихорадочно работал над мемуарами, а незадолго до казни оставил распоряжение:

«Тюремной администрации.

Прошу передать мои личные вещи, перечисленные ниже, моему адвокату д-ру Георгу Фрёшману, № 36 Вейландштрассе, Нюрнберг, для передачи моей жене Аннелиз фон Риббентроп.

36 000 марок наличными, не считая суммы, переданной моей жене Аннелиз фон Риббентроп полковником Эндрюсом. Думаю, вторая сумма составляет 3600 марок.

Одни золотые наручные часы „Лонжин“. У д-ра Фрёшмана или г-на Кунце есть тюремная квитанция на эти часы.

Различные фотографии и письма, находящиеся в сумке в моей камере.

Два документа защиты (голубые) в той же сумке.

Один костюм, одна пара серых брюк.

Различное белье.

Мои мемуары, страницы 108–126.

Одна записка о политике в отношении евреев.

Два золотых зубных моста.

И. фон Риббентроп».

Некий американский тюремщик присвоил документ в качестве сувенира. Часы и 810 марок отдали семье. Финансовое управление четырехдержавной комиссии (так она официально называлась) приняло 22 тысячи марок, которые неизвестно куда подевались, как и остальные деньги, в отчетах не упомянутые^{27}. Но бумаги мужа фрау Аннелиз получила полностью.

После оглашения приговора Риббентропу наконец-то разрешили встретиться с женой и старшим сыном, что дало ему заряд бодрости. Даже М. Блок, не жалевший для своего героя уничижительных характеристик, признал, что он «проявил мужество и достоинство в последние две недели жизни»