Резиновый бэби - [28]

Мы обогнули Зимний в сетке и вышли на набережную. Справа, далеко за водой, лениво сиял купол Петропавловского собора.

– Такие места, как Кунсткамера, точно не открывают раньше одиннадцати... Пойдем до Исаакия... – Это была первая искренняя фраза, сказанная им.

На Адмиралтейском проспекте китайцы раскрывали шаткие столы для сувениров.

Через Александровский сад мы прошли до улицы Декабристов. У Исаакиевского собора стоял большой автобус, из него высыпали корейские туристы и сбились в кучу вокруг открытого багажника старого «жигуленка», откуда хмурый мужик продавал открытки.

Сели в ресторане гостиницы «Англетер». Иссакий дыбился за окном розовым гранитом.

– Храм мой храм молитвы наречется...

Через дорогу на мир смотрел портрет Пенелопы Крус в три этажа, рекламирующий тушь для ресниц «L'Oreale». Ее правое ухо не умещалось на фасаде и заворачивало за угол. От Исаакия оно казалось огромным, а от «Астории» – крошечным.

– Мне хорошо с тобой молчится...

– Да?

– Да. О чем ты думаешь?

– Об относительности всего... – Я обвела рукой вокруг.

– То есть?

– Вон тот человек, что вышел из храма, видишь, в полосатой рубашке... Смотрит на Пенелопу и думает, какие у бедняжки уши-великаны, а я здесь завидую ее детским раковинкам – и оба мы неправы и правы одновременно... Результат эксперимента напрямую зависит от точки зрения наблюдателя...

– Слушай, ты такая... У меня просто все внутри тает...

– Брось.

– Не брошу... Я тебя теперь не брошу...

– Пошли в Кунсткамеру.

– Давай. Куда угодно.

* * *

Мне казалось, что отвратительный запах, проникая под одежду, ползет у меня по коже.

Как обычно, в женский туалет стояла длинная очередь. Передо мной девушка с сумкой на толстой золотой цепи говорила уставшей женщине, широко раскрыв глаза:

– Я совсем не испугалась... Я думала, что страшнее будет... Может, фантазия моя слишком сильная, что ли... Но не страшно было... Правда... Совсем не страшно. То есть, конечно, можно было испугаться... По идее... Но я не испугалась... Подумаешь, зародыши там всякие в колбах... И дети... Может быть, толстокожие мы теперь такие, но мне страшно не было. Нет, совсем не страшно... Я помню, когда маленькая была, мы на помойке нашли младенца мертвого... Так он мне до сих пор снится... А тут... Ну совсем не страшно... Может, потому что они какие-то не цветные, что ли... Лет-то им сколько... В банках своих выцвели давно... А без цвета будто и не настоящие... Вот, наверное, потому и не страшно. А тот, на помойке, был яркий-яркий... Прямо фиолетовый или багровый... Не помню... Но точно цветной-цветной... Цвет – это сила...

– У меня тоже шок был, когда родители первый цветной телевизор купили. Мне тринадцать лет было... Настоящий шок. – Женщина провела рукой по волосам, будто проверяя, есть ли они там.

Тут дверь в туалет распахнулась, впуская в кафельный ящик наследника. Не успели бабы запаниковать, как он схватил меня за руку и выдернул оттуда – на улицу.

– Там же можно воздухом отравиться?! Ты что?

– Зато там история была замечательная...

– Никогда не думал, что ваша профессия настолько вредная...

– Нет невредных профессий...

– Есть.

– Ну, какая?

– Ну... Например, библиотекарь... Абсолютно безвредная...

– А вот и нет. Если бы я была библиотекарем, я бы уже давно, наверное, умерла...

– Что так?

– У меня зверская аллергия на книжную пыль... Я бы зачихалась до смерти...

– Ты как ребенок.

– Что?

– И мне это страшно нравится...

– Мне в гостиницу пора.

– Почему так рано?

– Ну, потому что ко мне сегодня... Почему я должна объяснять... Нужно, и все...

– Правда... Ты ничего никому не должна... А мне знаешь что понравилось в Кунсткамере?

– Теленок двухголовый?

– Нет... Панголин.

– Что?

– Панголин, обитающий в Индии и на Цейлоне.

– Кто?

– Manis pentadactyla...

– Что это такое?

– Животное.

– Животное? А то, что ты только что сказал, это что?

– Это то, что под ним написано было. Но больше на шишку огромную похоже... А латынь я в Меде учил, но так и не доучился... Смысла не было...

И тут я увидела, какие у него глаза – ореховые по ободку с зеленью к зрачку...

* * *

Вечером ресторан выглядел совсем по-другому. Муж уже несколько минут перечитывал меню. За соседним столом сидела красивая мама мальчика, но без него, а с какой-то женщиной в черном деловом костюме. Красавица, наоборот, сияла многоцветием и крупными камнями украшений.

– Ты знаешь... – Дама в черном подвинула очки вверх по переносице. – Я всегда удивлялась, как это люди живут в квартирах на первом этаже. Вся их жизнь, особенно когда темно, как на ладони. Вот они едят, вот понесли на кухню посуду, вот расправляют кровать, вот кричат на детей, и все это под чужими взорами и разговорами. Я и сама люблю смотреть в чужие окна, как и в аквариумы – что там за жизнь, какие повадки у этой с синим плавником. Но как так можно жить – я лично не понимаю.

– А мне кажется – это здорово! – Красавица рассмеялась. – Бог ведь тоже все видит – и никого это не смущает. Пусть смотрят, кому нужно! Мне это даже нравится. Я думаю, здорово, когда на тебя смотрят. Это заставляет быть красивее, значимее, не заниматься ерундой. Я не хочу даже возможности закрыться от других.