Резиновое солнышко, пластмассовые тучки - [6]

Труп лежал между двух сосен так обыденно, что Горик издалека даже усомнился: а труп ли это? Подойдя ближе, он различил на трупе бандитский сине-красный спортивный костюм. Обуви не было, обувь донашивал Веточкин. Возле головы тела краснел какой-то маленький предмет и Горик понял, что это окровавленная кепка.

Что это действительно труп, Горик понял, лишь когда они оказались рядом. Стояла мерзкая вонь, до того мерзкая, что хотелось блевать.

— Воняет? — спросил Веточкин с каким-то гастрономическим удовольствием, чуть ли не причмокивая.

Горик промолчал. Воняло. Еще как воняло. Он посмотрел на затылок трупа, на котором застыла кровь, и подумал: «Слава богу, я не вижу его лица».

В следующую секунду Веточкин толкнул ногой голову трупа так, чтобы она повернулась к Горику лицом. Только сейчас стало ясно, сколько здесь на самом деле мух. Горик отвернулся.

— Глаза нету, — возбужденно комментировал увиденное Веточкин, — дырка. А ты глянь, сколько кровищи! И мозги видно, — он словно бы не замечал состояние Горика, — это ж как точно пальнули: прямо в глаз. Бах! И все!

Он все же повернул голову и посмотрел на труп: любопытство пересилило отвращение.

— И червячки, — сказал Веточкин, — белые-белые. Шевелятся.

— Где? — спросил Горик, вглядываясь.

— Будут, — пообещал Веточкин.

Минут пять они просто стояли и смотрели. Потом Веточкин сказал:

— Правильного пацана кончили. Разборка, наверное, была. Тогда чего они цепь не сняли?

Правильного пацана кончили, подумал Горик с каким-то странным возбуждением. Он часто видел их, этих правильных пацанов. Горик опустил взгляд на белое лицо трупа. Труп умоляюще смотрел вверх черной глазницей.

— Пошли, — сказал Веточкин, хватая Горика за руку.

— Пошли, — согласился безразличный Горик.

Они повернулись и медленно побрели между соснами в сторону железной дороги. Горик тупо смотрел, как качается в руке Веточкина его любимая веточка, и все вспоминал полную страдания глазницу, с надеждой вглядывающуюся в небо.

— Слушай, — сказал наконец Горик, — у меня тут немного лавэ есть. Как думаешь?

Веточкин понял его мгновенно.

— Можно, — сказал он.

В киоске на вокзале они, скинувшись, купили тюбик клея «Момент».

Ближе к вечеру Горика понесло к родной школе. Он сидел на скрипящей полуржавой карусели, крутящейся с трудом, как всегда разместившись на сидушке цвета детской неожиданности с оторванной кем-то досточкой. Он доедал последнее яблоко из тех, что они с Веточкиным в избытке натрусили в саду возле здания бывшего обкома партии, и лениво глядел на баскетбольную площадку.

Там играли в стритбол. Горик узнал Сома, Кичу, Артурика из 7 «Б» и был еще кто-то, кого Горик не помнил. Мамая, как ни странно, сегодня не было. Кича, впрочем, тоже редкостный мудак, но, конечно, не такой, как Мамай. Из всей этой компании Горик больше всего уважал Сомова, хотя Сомов, в общем-то был не из этой компании. Кича не любил Сомова — это знала вся школа; Кича был заядлым рэппером, а Сом — столь же заядлым металлистом. Что касается Сомова и Мамаева, то они просто искренне ненавидели друг друга и пару раз сильно дрались. Связывал их лишь стритбол; Сом, хоть и был металлистом, фанатично любил баскетбол и чувствовал мяч от природы. Сом бывал на этой площадке каждый день; вся мамаевская бригада тоже шатаясь здесь ежедневно, поэтому с некоторых пор все они предпочитали выяснять отношения на площадке, истекая уже не кровью, а потом. Стритбол — довольно агрессивный спорт, поэтому драться после хорошей игры никому не хотелось. Наоборот, игра сближала.

Но даже не смотря на сближающую игру, Димка Сомов все равно оставался белой вороной. Горику нравились не такие, как все, а Сомов был именно таким не таким. Он упорно отказывался стричь волосы, носил косуху и пентаграмму (из-за которой учителя считали его сатанистом) и, насколько Горику было известно, открыто всех презирал. Горика он тоже презирал — это читалось в его глазах — но презирал не более, чем остальных. В отличии от других, Сом относился к людям независимо от их социального статуса и это вызывало симпатию. Горик ни разу не общался с Сомом — тот учился в классе Мамая, в 7 «А», и у него, в отличии от Кузи, не было привычки шататься на переменах по чужим классам. Тем не менее, Горик причислял Сомова к своим, хотя эти его свои и не догадывались о своей принадлежности к какой-то касте. Своими Горик считал людей, которые, как и он, испытывали дискомфорт — в этой школе, в этом городе, в этом мире. Он умел узнавать таких людей.

Был один случай. Горик пришел как-то в школу с опозданием, когда уроки уже начались, и в пустом коридоре, возле спортзала вдруг наткнулся на одинокого Сомова. Тот сидел прямо на полу, в своей знаменитой косухе и курил, упершись локтями в колени. Если бы кто-то застал Сомова за курением в школе, его родителей бы вызвали к директору, но Сомову, похоже, было наплевать. Когда Горик проходил мимо, Сом медленно поднял голову и Горик смог разглядеть его лицо, под длинными прямыми волосами. Это лицо Горик помнил до сих пор.

Дело было даже не в бледности трупа (Сом всегда был бледноват) и даже не в фингале под глазом (Сом часто носил синяки); дело было в глазах. Такие глаза бывают у зверя, который попал в капкан и слышит приближающийся лай охотничьих псов. Это были глаза затравленного зверя. За каждым поворотом тупик; все мосты сзади — взорваны, все впереди — заминированы; за дверью бетон; за шторами кирпичная стена; на лестнице слышны шаги врагов и бежать от них некуда. И что делать непонятно, и лишь слабая надежда на то, что можно проснуться. Такие глаза были у Сома. Горик понял тогда, что стоит ему подойти и просто сесть рядом — и Сом заговорит с ним и все ему расскажет и, быть может, они станут друзьями. Потому, что то было не лицо, а крик о помощи; SOS!!! Тогда-то Горик и понял, чем платят за силу и свободу, сколько стоит белизна вороны. На одной стороне медали — несгибаемая воля, собственный путь и презрение к общей серости, но вот на другой — звенящее в ушах одиночество, страх и, быть может, что-то еще, гораздо более пугающее. Например, депрессия, ставшая нормой. Горику стоило лишь подойти, сесть рядом и он узнал бы чт