Режим гения. Распорядок дня великих людей - [26]

Обеденный перерыв Элиот часто использовал для встречи с друзьями и коллегами-писателями, для обсуждения литературных проектов. По вечерам у него оставалось время, чтобы заняться поэзией или заработать еще немного сочинением обзоров и рецензий.

Какое-то время это решение казалось идеальным, но постепенно рутина стала его тяготить. В 34 года (Элиот проработал в банке уже пять лет) он признал, что ему «внушает ужас перспектива застрять там до конца жизни».

Догадавшись о его состоянии, друзья во главе с Эзрой Паундом[69], разработали план освобождения Элиота: они решили ежегодно собирать для него 300 фунтов, по 10 фунтов с 30 добровольных жертвователей. Узнав об этом проекте, Элиот был тронут и смущен и все же предпочел независимость и гарантированный заработок в Lloyds. Там он и оставался до 1925 г., когда перешел на должность редактора в издательство Faber and Gwyer (ныне Faber and Faber), которую занимал до конца жизни.

Дмитрий Шостакович (1906–1975)

Почти никто не видел Шостаковича за работой – во всяком случае в привычном смысле слова. Новая вещь целиком складывалась в голове композитора, и он мог с огромной скоростью записать готовое произведение – если ему не мешали, он выдавал по 20–30 нотных страниц в день, практически без помарок.

«Сочинял для меня совершенно непонятно – сразу писал, – вспоминала его младшая сестра. – И сразу партитуру. Садился, писал, потом проигрывал – меня всегда это удивляло»[70].

Однако моменту готовности предшествовали часы и дни внутренней работы, когда со стороны было видно, «что его мучает сильное внутреннее напряжение», «его подвижные, “говорящие” руки не знали покоя», отмечал музыковед Алексей Иконников.

У композитора Михаила Мееровича сложилось примерно такое же мнение. В 1945 г. он отдыхал вместе с Шостаковичем в доме творчества и записал: «Я увидел очень живого человека, необыкновенно подвижного, который не мог ни минуты сидеть без какого-то занятия»[71].

И все-таки оставалось загадкой, когда он успевал сочинять музыку. Меерович присмотрелся внимательнее и увидел:

«Вот, например, мы играем в футбол. Потом смотрю – Дмитрий Дмитриевич исчез. Минут через 40, через час появляется: “Ну, как дела? Давайте я один раз ударю, забью гол”. Потом ужин, вино, веселые прогулки… И я стал замечать, что время от времени он исчезает, потом появляется. К концу моего пребывания в Иванове он вообще исчез, и мы его не видели неделю. Потом он появился, небритый, немножко усталый, и предложил мне и моему приятелю Левитину: “Пойдемте, я вам сыграю”»[72].

Так был создан «Второй квартет», и хотя коллеги дивились скорости и уверенности, с какими Шостакович сочинял новые вещи, сам он этой скорости побаивался: «Беспокоит меня молниеносность, с которой я сочиняю».

«Без сомнения, это нехорошо. Сочинять с такой скоростью, как это делаю я, нельзя. Это весьма серьезный процесс, “нельзя его гнать галёпом” (как сказала одна моя знакомая балерина)… Сочиняю я с адской скоростью и не могу остановиться… Утомительно, не слишком приятно и по окончании – полное отсутствие уверенности в том, что ты с пользой провел время. Но дурная привычка берет свое, и я сочиняю по-прежнему слишком скоро»[73], – писал Шостакович Шебалину[74] в сентябре 1944 г.

Генри Грин (1905–1973)

Этот человек жил двойной жизнью: в качестве Генри Йорка – так звали его от рождения – он вел жизнь аристократа, управляющего бизнесом, который создал его отец (компания Pontifex главным образом производила аппараты, которые под высоким давлением закупоривали бутылки с пивом). Но под именем Генри Грин он написал девять романов – в том числе «Влюбленность», «Существование» и «Вечеринка в пути», вошедших в число самых оригинальных произведений ХХ в. Удивительно, что Грин вообще давал себе труд ходить в офис – при его-то наследственных доходах он мог бы и вовсе не работать. Джереми Треглаун дает объяснение в изданной в 2000 г. биографии:

«Хотя время от времени он заявлял друзьям, что откажется от Pontifex и будет жить на ренту, чтобы не работать, а только писать, он все более убеждался в том, как полезна, даже необходима рутинная работа Генри Йорка для творчества Генри Грина. Он боялся собственной неустойчивости и цеплялся за повседневные привычки, чтобы не сойти с ума. Работа обеспечивала ему и стабильность, и опыт, который он мог использовать в книгах, а требовала от него гораздо меньше, чем требовала его фантазия. Он признавался Мери Стрикленд, что составлять инженерный каталог для него было “приятнейшей забавой”».

И тем приятнее была эта забава, что стабильное присутствие в офисе не предполагало никаких реальных усилий со стороны Генри Йорка. Обычный день владельца управляющего компании Pontifex строился примерно так: он являлся в контору около десяти утра, прихватив с собой запасы джина, и часок-другой бродил по кабинету и сплетничал с секретаршами. Вскоре после 11.30 он отправлялся в ближайший паб и там просиживал середину рабочего дня, полируя джин пивом, а затем возвращался в офис к джину. Коллеги могли отыскать его там и поболтать о сотрудниках или о завсегдатаях паба, тем более что Грин, сидя за столиком, подслушивал чужие разговоры. Вернувшись в офис, директор занимался тем же, чем и с утра, иногда присаживался написать страничку-другую романа, главное же было – не опоздать на автобус и вовремя вернуться домой.