Рэймидж и барабанный бой - [90]

И дым, устремляющийся вверх от жаровен вдоль всего корпуса «Кэтлин», уплывал на подветренную сторону огромным, едва движущимся облаком, в которое должен был войти испанский корабль. С «Сан Николаса» должно было казаться, что они охвачены огнем от носа до кормы.

Четыреста ярдов. Может быть, меньше. Поставив ногу на лафет носовой карронады, Рэймидж наблюдал мощное движение двухпалубника — огромного, неустанного, непримиримого — и на вид неуязвимого. Волны, разбегающиеся от ее форштевня, были бледно-зелеными. Группы моряков на его баке вниз смотрели на него. Погонные орудия сверкнули огнем и выбросили струи дыма. Где-то наверху раздался треск раскалывающегося дерева.

Он чувствовал себя рыбой, которая смотрит на здоровенного рыболова на речном берегу — бушприт и утлегарь были удочкой в его руке. Так много позолоты и красно-синей краски на головной фигуре. Хлопнули пробки от шампанского — да, испанские солдаты, встав на колени и положив мушкеты на планширь, стреляли. Корабль слегка раскачивался на легкой зыби — как раз достаточно, чтобы сделать прицеливание трудным. И они толком не видели, куда стрелять, из-за дыма. Только его одного, внезапно понял он: все остальные были где-то ближе к корме. На баке было ужасно одиноко.

Триста ярдов. Стоячий и бегучий такелаж «Сан Николаса» казался замысловатой паутиной на фоне парусов и неба. Он отчетливо видел Св. Николая, и тот не казался таким уж святым: слишком много розовой краски было на его щеках, словно он хорошенько приложился к бутылке. Виноград для святого, крупная картечь для Николаса.

Снова двойная вспышка погонных орудий: дракон мигнул налитыми кровью глазами. Звук близко пролетевшего ядра походил на треск разрываемого холста. Он мог различить швы его обшивки. Седые пятна на черной краске, где высохла соль. Они должны обычно закрывать фигуру брезентом — или красить ее каждую неделю.

Двести ярдов. Много хлопков, но не слышно рикошетов пуль. Двойной грохот погонных орудий — они не могут достаточно опустить их теперь, чтобы поразить корпус, но остается молиться, чтобы не сбили мачту.

Испанский офицер размахивал шпагой как сумасшедший — дважды над головой, потом в сторону «Кэтлин». И снова над головой — забавный сеньор: возможно он пытается вдохновить своих матросов. Большие выпуклые паруса так ужасно залатали — швы слишком грубые и неровные, отчего парусина сморщилась.

Сто ярдов. Им никогда не сбить такой большой утлегарь: он походит на ствол огромной сосны, торчащей над пропастью.

Возможно, утлегарь, но, конечно же, не бушприт.

Ожидание, когда обрушится топор палача, после того, как ты положил голову на плаху, — вот на что это похоже. Ради Бога, сделайте хоть что-нибудь! Ждать… Семьдесят пять ярдов. Ждать, ждать, ждать… Теперь — разворачиваться!

— Мистер Саутвик! Готовы на фалах и шкотах?

Готовы. После чего он вспомнил, что уже спрашивал об этом. Десять секунд, чтобы дойти. Воспоминания вихрем проносились в мозгу: Джанна, мать, отец; башня Бураначио в лунном свете, когда он спас Джанну; взволнованные, налитые кровью глаза Саутвика; усмешка Джексона и то, как Стаффорд изображал коммодора…

Повернуть снова. Спокойно. Достаточно громко, чтобы его услышали.

— Старшина-рулевой! Руль круто вправо!

Бушприт «Кэтлин» начал поворачиваться к правому борту «Сан Николаса». Медленно, о, как медленно… Слишком медленно! Нет, возможно, и нет. Так или иначе, слишком поздно, чтобы волноваться…

Нет — он рассчитал это отлично! Стеньга «Кэтлин» ударит внешний конец бушприта «Сан Николаса».

— Мистер Саутвик! Травите фалы и шкоты!

Около него слышался стук кузнечного молота по наковальне: мушкетные пули начали бить в карронаду. Мушкетные пули, нацеленные в него. Плохая стрельба.

Не глядя на «Сан Николас», он повернулся и побежал сквозь дым, чтобы присоединиться к абордажной команде возле вант. Несколько матросов, включая Джексона, уже забрались до половины высоты по выбленкам, глядя вперед, где после крутого поворота «Кэтлин» начал вырисовываться «Сан Николас», готовые в отчаянном прыжке взобраться на него. Он надеялся, что никто не прыгнет слишком рано и не упадет в воду между двумя кораблями. Плеск воды — волна от форштевня «Сан Николаса»!

Он перекинул перевязь таким образом, чтобы меч Саутвика не путался в ногах, откинул его назад, словно огромный хвост, и в то время, как он покрепче нахлобучивал шляпу, раздался треск раскалываемого дерева, и толчок встряхнул куттер: Боже! Ему удалось подойти ближе, чем он ожидал, прежде чем стеньга ударила бушприт «Сан Николаса». Грохот наверху — он даже не потрудился глядеть: ударом сорвало стеньгу.

Мгновенная судорога страха настигла его, когда он представил, что остальная часть грот-мачты может рухнуть, срывая ванты, на которые забрались его люди. Ванты вибрировали, натянувшись до последней степени; моряк, потеряв равновесие, упал, грохнувшись о палубу с такой силой, что, вероятно, потерял сознание.

Потом был хаос: что-то большое, черное, выпуклое внезапно возникло над ним в дыму — нос «Сан Николаса». Мгновение тишины — и его форштевень врезался в борт «Кэтлин» чуть впереди мачты, пробив глубоко палубу с такой силой, что он чуть не упал. Кошмарная какофония: хруст раскалываемого дерева, треск рвущихся канатов, плес и бульканье воды, безумные крики матросов: «Кэтлин»! «Кэтлин»! «Кэтлин»! — и неожиданно ставшие слышимыми крики наверху, на палубе «Сан Николаса».