Революция. Книга 2. Жертва - [8]

В пыльные оконные стекла, выгоревшего на солнце добела боснийского домика, практически не проникал свет. Частенько им приходилось сидеть вечером в полумраке, рассеиваемом только одной единственной свечой, стоящей на столе. Чем ближе тот самый день, тем немногословнее становились их разговоры. А сами они становились все более отчужденными друг от друга. И только с Данило Иличом мог еще спокойно поговорить Гаврило. Но тем для разговора было все меньше, а своими сомнениями он не хотел делится ни с кем. Держа в себя, угнетая паразита внутри себя все больше и больше. Я всегда считал социальную революцию возможной во всей Европе. Прежде, когда учился, имел идеалы. Теперь все это разрушено. Жизнь пропала. Мой сербский народ. Больше ни на что в жизни не надеется. Надеется, что может стать лучше, но плохо верит. Их идеал был: объединение сербов, хорватов и словенов, но не под австрийским владычеством. Какое-нибудь государство, республика или что-либо в этом роде. Если Австрия попадет в трудное положение, то произойдет революция. Ничего не происходило. Убийство могло подготовить к этому души. Наша цель была проста — кинуть бомбу в машину эрцгерцога, и сразу же принять капсулы с цианистым калием, во избежание ареста. Если не удастся одному — подстрахует другой. В крайнем случае у каждого из них был браунинг. Все кто будет в тот момент рядом, могли пострадать. И что, тоже ради народа, ради свободы? Только проходя мимо, случайный прохожий лишается жизни. Дети, там могут быть невинные дети, и семьи рушатся в миг. Достигнуть цели любой ценой и пойти до конца? Сомнениями я не делился с другим, даже со своим учителем и куратором, Данило Иличом, который подготавливал всех нас, и в доме которого мы сейчас жили, готовясь к… К чему мы готовились? К встрече с Дьяволом во тьме?

Глава третья И явился сон тьму приносящий

Май 1914 г.

Ливадийский дворец, в 3 км от Ялты

И вновь тьма поглотила его, погрузив в кошмарный сон наяву. Эти сны были похожи, но в тоже время отличались своей своеобразной действительностью. Они приводили его в ужас своей реалистичностью. В этот раз он вновь оказался в мрачном городе. Он узнавал его, но поверить во что превратился его родной дом, был не в силах. Люди, словно мертвецы, волочили ноги по мостовой. Они все шли, не обращая на него никакого внимание. Он видел только боль на их лицах. Неожиданно прямо перед ним откуда-то выкатилась бочка, по все видимости с вином. И эта большая бочка с вином упала и разбилась на улице. Все, кто ни был поблизости, бросили свои дела, или проще сказать ничего-не-деланье, и ринулись к месту происшествия пить вино. Неровные, грубо обтесанные камни мостовой, торчавшие торчком, словно нарочно для того, чтобы калечить всякого, кто осмелится на них ступить, задержали винный поток и образовали маленькие запруды, и около каждой такой запруды (смотря по ее размерам) теснились кучки или толпы жаждущих. Мужчины, стоя на коленях, зачерпывали вино, просто руками, сложив их ковшиком, и тут же и пили и давали пить женщинам, которые, нагнувшись через их плечи, жадно припадали губами к их рукам, торопясь сделать несколько глотков, прежде чем вино утечет между пальцев. Другие — и мужчины и женщины — черпали вино осколками битой посуды или просто окунали платок, снятый с головы, и тут же выжимали его детишкам в рот. Некоторые сооружали из грязи нечто вроде плотинок, дабы задержать винный поток, и, следуя указаниям наблюдателей, высунувшихся из окон, бросались то туда, то сюда, пытаясь преградить дорогу бегущим во все стороны ручьям. А кое-кто хватался за пропитанные винной гущей клепки и жадно вылизывал, сосал и даже грыз набухшее вином дерево. Здесь не было водостока, вину некуда было уйти с мостовой, и ее не только всю осушили, не оставив ни капли, но вместе с вином поглотили такое количество грязи, что можно было подумать, уж не прошелся ли здесь старательный метельщик метлой и скребком.

Когда все вино было выпито и колдобины, где оно собиралось особенно обильно, были так тщательно выскоблены, что на камнях мостовой вдоль и поперек отпечатались следы множества пальцев, — шумное оживленье кончилось так же внезапно, как и началось. Люди вновь вернулся к своим брошенным делам, с теми же каменным лицами. И снова все пришло в немыслимое движение в никуда. Те кто не мог уже идти, просто рухнули здесь прямо на улице. Женщина, бросившая в суматохе, которая началась из-за бочонка, горшок с горячей золой, которым она пыталась отогреть окоченевшие от холода скрюченные пальцы или посиневшие ручки и ножки своего ребенка, снова схватила его. Мужчины с засученными рукавами, нечесаные, всклокоченные, с бледными испитыми лицами, выскочившие из своих подвалов на зимний дневной свет, снова поплелись к себе, и на улице воцарилось мрачное унынье, более свойственное ей, нежели веселье.

Вино было красное, и от него по всей мостовой узкой улочки, где разбилась бочка, остались красные пятна. И у многих лицо, руки, башмаки или разутые ноги словно окрасились кровью. Руки молодого человека, шедшего вдоль улицы, опираясь на стены домов, оставляли красные следы на всем чего касались. А на лбу женщины с ребенком осталось красное пятно от платка, который она только что окунала в вино, а теперь снова повязала на голову. У тех, кто облизывал и сосал клепки бочки, рот стал точно окровавленная пасть тигра. А какой-то верзила-зубоскал, в рваном колпаке, свисавшем, как мешок, у него с макушки, весь вымазавшийся вином, обмакнул палец в винную гущу и вывел на стене: