Революция. Книга 2. Начало - [55]

Как и подозревал Соломон — сэр Уинсли выслушал его без энтузиазма.

— Мне нужна помощь, — подытожил Шломо в переговорную трубку.

— Можете использовать любые ресурсы, — отозвался собеседник. — К сожалению, на Интеллидженс Сервис полагаться больше нельзя. У них отчего-то появились новые хлопоты, — язвительно добавил Шляпник. — Но Орден компенсирует ваши расходы, будьте уверены. И помните о времени, Соломон.

Шломо о нем и не забывал. Время убегало от Соломона. И его течение приносило непредсказуемые события. Они могли безжалостно растоптать планы Шломо. Сумрак русского бунта, слепого и неуемного, сгущался над Петроградом. Это Соломон чуял нутром.

В мрачной задумчивости он покинул дом на Французской набережной и направился к ближайшему телеграфу. Странные личности сновали по вечерним улицам. По пути ему встречались разухабистые компании, среди которых Шломо с удивлением разглядел не только полупьяных рабочих, но и студентов с курсистками. К транспарантам с требованиями хлеба добавились и новые лозунги вроде «Долой войну!» и «Даешь республику!». То и дело кто-то затягивал «Марсельезу».

У телеграфа дежурил казачий разъезд. Гвардейцы проводили Соломона внимательными взглядами, но вопросов не задали.

Шломо макнул перо в чернила и вывел на бланке заученный много лет назад текст.

«Дядюшка совсем плох. Приезжай немедленно!»

Давным-давно эти слова собирали в мгновение ока самую отчаянную команду истинных анархистов. Боевую бригаду неуловимых подпольщиков, поселившую страх и трепет в сердца врагов по всей Европе. Блистательную пятерку сорвиголов и ученых, не боящихся ни пули, ни петли, а в ад попросту не верящих.

«Приезжай немедленно!» — перечитал Соломон и, ухмыльнувшись, добавил: «Жорж».

Когда-то их было пятеро. О них слагали легенды. Теперь же только один человек мог откликнуться на этот призыв.

— Будьте любезны — молнией, — протянул Шломо бланк в окошко, а потом назвал московский адрес, куда когда-то отправлялись их зашифрованные послания.

«Надеюсь, ты еще проверяешь почту», — подумал Соломон.

* * *

Вчера на Знаменской площади убили полицейского. Убили средь бела дня. Полоснули шашкой и добили лопатами прямо на глазах у Рождественского.

Пристав протолкался сквозь толпу и потянулся рукой к красной занавеске, что была привязана к бронзовой сбруе царского коня. Очередной горлопан, влезший на постамент, ловко угодил ему сапогом в голову. Молоденький донской казачок свистнул дважды шашкой. Жандарм охнул и упал лицом вниз. Толпа взревела, и тут же десятки рук опустили на тело дреколье и лопаты.

Убийство заняло не больше минуты. Взоры демонстрантов вновь обратились к уличному трибуну. Тот как ни в чем не бывало продолжил выкрикивать лозунги о свободе и равенстве. О братстве и справедливости. А под ним, у подножия памятнику императору Александру III, тряпичной куклой лежал мертвый человек, и не было до него никому дела. Только царский конь склонил гриву и смотрел на погибшего пристава бронзовыми глазами.

Именно тогда в Рождественском что-то переменилось. Гложущее его чувство вины вытеснила скорбь. Великая, вселенская скорбь и горечь. Будто бы подполковник потерял не только себя, а утратил все, что было ему знакомо и любимо. Потрясенный, он стоял на Знаменской площади среди детей и женщин, студентов и солдатни, господ мещан и товарищей рабочих. Стоял и смотрел, как покрывается ледяной коркой кровь на мостовой.

Ругая проклятое любопытство, заставившее выйти из номера и стать невольным соучастником убийства, Рождественский поспешил прочь. Работая локтями, он прорвался сквозь людское море и вернулся в гостиницу.

Ночь прошла в хмурых раздумьях.

Утром Рождественский прихлебывал спитой чай и глядел в окно. Вновь собрался у памятника митинг. Вереницы людей черными гусеницами ползли по серому снегу на Знаменскую площадь. Трепетали в воздухе красные полотнища.

Поодаль жались друг к другу малочисленные и растерянные полицейские в синих шинелях. Под российским флагом подтянулась колонна лейб-гвардейцев. Волынцы выстроились вдоль Николаевского вокзала и замерли, ожидая чего-то.

Бывший подполковник Охранного отделения цедил чай и наблюдал в окошко прелюдию к катастрофе. В правой руке Сергей Петрович держал револьвер с единственным патроном в барабане.

Ощущение утраты чего-то великого, осознание своего бессилия, ненужности и никчемности подавляло Рождественского. Все, что оставалось, — погоня за фантомом. Розыск фигурок, чуждых Рождественскому и не приносящих, по его мнению, ни счастья, ни покоя. Охота, сомнительная и нужная разве что Керенскому, который за делами семейными и переездом на новую квартиру не появлялся с начала февраля.

Беглый подполковник ухмыльнулся и, крутанув о плечо барабан, приставил ствол к виску.

Боек ударил. Выстрела не было.

Рождественский замер, прислушиваясь к чувствам. Ничего не изменилось. На душе было все так же пусто, будто на заброшенном погосте.

— Не в этот раз, стало быть, — Рождественский положил револьвер на подоконник.

Вдруг в тишине коридора раздались тяжелые шаги. Звук нарастал.

Подполковник отставил стакан и вновь взялся за оружие. Стараясь, чтобы под ногами не скрипнули доски, он прокрался к двери и прижался спиной к сажевым обоям.