Революция. Книга 2. Начало - [38]

Вдруг выражение лица Распутина резко изменилось: хитро-слащавая улыбка исчезла, вместо нее появилось выражение отвращения и злобы. Казалось, сейчас он кинется на Феликса и сомкнет на его шее когтистые пальцы.

— А может, не люб я ей, а? — вместо этого спросил Распутин. — Чурается мужика? Так поедем к цыганам, Маленький! Они меня завсегда любят! Поют мне. Пляшут.

— Не сердитесь, Григорий Ефимович, — тронул ненавистную руку Юсупов. — Она как гостей проводит, так сразу и выйдет, уверяю вас! Давайте еще по одной? — поспешил разлить вино Юсупов.

— А ты ведь тоже поешь? — подобрел после мадеры Распутин. На глаза ему попалась гитара. — Сыграй, Маленький, что-нибудь веселенькое.

Юсупов послушно взял инструмент.

— На душе тяжело, — признался Феликс, беря минорный аккорд.

— Ну, грустную сыграй, — разрешил Распутин. — Люблю, как ты поешь.

Феликс тряхнул головой.

— Гори, гори, — взял он минорную «ми», — моя звезда…

Время шло. Яд все не проявлял силы. Распутин внимательно слушал, то и дело подливая себе мадеры.

Феликс поежился. Несмотря на трещащий подле камин, ему вдруг стало ужасно холодно. Замерзшие пальцы плохо попадали по струнам. Уютная до этой минуты столовая превратилась в промозглый склеп, а сидящий напротив Распутин — в бессмертного вурдалака, цедящего из рюмки рубиновую юшку.

— Умру ли я, и над могилою, — из последних сил вывел Феликс, — гори, сияй, моя звезда.

Распутин захлопал в ладоши.

— Спой еще, — тут же попросил он. — Много души в тебе.

Поверх бравурного американского марша зазвучал новый романс.

В животном исступлении Феликс выводил ноты. Происходящее не укладывалось в голове. Реальность казалась безумным сном. Кошмар длился уже больше двух часов. Ходики на стене показывали половину третьего ночи.

Распутин прикончил бутылку. Взгляд его сделался мутным. Старец выставил локти на стол и оперся головой о ладони. Глаза его закрылись.

Феликс закончил пение. Ненавистный «Янки-Дудль» наверху тоже затих.

В наступившей тишине Распутин вдруг захрипел, встрепенулся и запустил руку за пазуху косоворотки.

— Вам нездоровится? — внутренне сжался Феликс.

— Голова что-то отяжелела, и в животе жжет, — медленно произнес Распутин. — Дай-ка еще рюмочку — легче станет.

Юсупов в два шага подскочил к винному столику.

— Возьмите, — протянул он Распутину полную до краев рюмку, на дне которой был яд. Последнюю рюмку.

Старец одним глотком опрокинул ее в себя, задрав к потолку бороду. Крякнул. Отер усы. И откинулся на стуле.

Лицо его сделалось бледным. Он судорожно выдохнул. И…

Громко, раскатисто икнул.

Феликс до крови закусил губу, чтобы удержать нарастающий в нем истерический смех. Человек, в течение двух часов принимавший цианид, мгновенный и смертельный яд, в дозах, которых хватило бы, чтоб отравить дюжину гренадеров, сидел перед ним и икал, мучимый изжогой. Феликсу нестерпимо захотелось проснуться.

Распутин еще раз икнул и поскреб лысоватую макушку.

Терпение Юсупова лопнуло. Рука сама потянулась к горлышку тяжелой закупоренной бутыли с хересом.

Наверху послышался звук двигающихся стульев. Раздались тяжелые шаги.

— Что так шумят? — поднял голову к потолку Распутин.

— Вероятно, гости разъезжаются, — ответил Феликс и на негнущихся ногах побрел к лестнице. — Пойду посмотреть.

Держась за стену, он нетвердой походкой поднялся в кабинет.

— Ну что? Как, готово? Кончено? — всколыхнулись в полумраке освещенной лишь настольной лампой комнаты фигуры.

— Яд не подействовал, — замогильным голосом ответил Феликс.

— Не может быть! — сдавленно воскликнул великий князь. — Он все принял?

Феликс кивнул.

— Ничего не понимаю, — прошептал Пуришкевич, повернувшись к Дмитрию Павловичу. — Заколдован он, что ли, что на него даже цианид не действует!

Тот пожал плечами.

— Яд на него или не действует, или ни к черту не годится, — хмуро посмотрел на поручика Юсупов. Потрясенный Сухотин только развел руками. — Время уходит, господа, ждать больше нельзя! Решим, что делать.

— Бросим на сегодня, — предложил Дмитрий. — Отпустим его с миром. Может быть, сможем убрать его как-нибудь иначе в другое время и при других условиях.

— Ни за что! — процедил Пуришкевич. — Неужели вы не понимаете, ваше высочество, что, выпущенный сегодня, он ускользнет навсегда? Живым Распутин отсюда, — отчеканивая каждое слово, полушепотом продолжал он, — выйти не должен и не выйдет! Предоставьте это мне одному, я его уложу из моего «Саважа»!

Феликс долгим взглядом посмотрел на великого князя, а потом повернулся к Пуришкевичу.

— Владимир Митрофанович, вы ничего не будете иметь против того, чтобы я его застрелил?

— Пожалуйста, — ответил Пуришкевич. — Вопрос не в том, кто с ним покончит. А в том, чтобы свершилось сие непременно этой ночью!

Юсупов протянул великому князю руку. Тот молча вложил в нее браунинг.

Феликс медленно спустился вниз.

Распутин стоял у зеркального шкафа и возился с ящичками: выдвигал их, шарил рукой, рассматривал и задвигал снова. Юсупов тихими шагами приблизился к Старцу, спрятав оружие за спину. Взгляд Феликса упал на хрустальное распятие.

«Господи, дай мне сил покончить с ним!» — одними губами произнес он.

— Да, — протянул Распутин, — хорошая вещь, должно быть, дорогая… А много ли ты за него заплатил?