Революция. Книга 1. Японский городовой - [31]

— Но Ленин ничей не слуга, — возразил бывший полицейский.

— Каждый человек — чей-то слуга, даже если он об этом не догадывается. А если он не догадывается, то и лучше: думая, что живет для себя и своим умом, он каждый день старается еще сильнее прежнего. Так к какому типу слуг ты бы отнес Ленина?

— «Всегда медлительные»? — неуверенно спросил Цуда.

— Я тоже так ошибся. Видишь, и я ошибаюсь… Но я читаю много газет, не только русских, и я могу сказать: Ленин соединяет в себе все четыре типа слуг. Господин Кацусигэ сам не нашелся бы, что сказать по его поводу. Поэтому повторю: это очень хитрый и опасный человек. Русский царь в сравнении с ним — никто, потому что царь сначала поспешен, потом медлителен, это уж точно.

— Что же мне делать дальше?

— Сверчок подскажет. А я, бедный старик, всего лишь рассказал тебе притчу.

Оба помолчали, потом Цуда признался:

— Мне жаль людей, которые погибли на броненосце.

— А разве не жаль тебе было доброго водоноса Каору, которого ты убил на берегу озера Бива? Иногда сострадание в том, чтобы убить. Убить врага легко, а вот убить друга — подвиг, на который способен не каждый. К тому же, если бы адмирал Макаров остался жив, как все могло бы сложиться в Порт-Артуре? Но я вижу, у тебя есть еще вопросы. Спрашивай, спрашивай, самурай.

— Кто были те люди, господин? На необычной резиновой лодке, которые дали мне аппарат, чтобы дышать под водой?

— На этот вопрос я тебе не могу ответить, Цуда. Есть множество вещей, на которые даже я не знаю ответа, а есть и такие, на которые ответов не должен знать ты, потому что попросту не сможешь их понять. То, что неясно, лучше считать неизвестным. Господин Санэнори однажды сказал: «Есть вещи, которые нам понятны сразу же. Есть вещи, которых мы не понимаем, но можем понять. Кроме того, есть вещи, которых мы не можем понять, как бы мы ни старались». Это очень мудрое суждение. Человек не может понять тайного и непостижимого. Все, что он понимает, довольно поверхностно.

Цуда опустошил кружку и оглянулся, чтобы подозвать человека и попросить еще пива. Когда он повернулся, старика уже не было, и только на выскобленных досках стола лежала надкушенная соленая баранка.

Сверчок молчал.

* * *

… Императору Абиссинии Николай Гумилев ни за что не дал бы шестидесяти с лишним лет. Зрелый мужчина с кудрявой бородой, пухлыми негритянскими губами и хитрым взглядом, Менелик приветствовал русских. Николай знал, что Менелик прибавил к своему имени число II из уважения к легенде, гласящей, что первый Менелик был сыном царя Соломона и царицы Савской, основательницы династии Соломонидов. Однако при всем этом негус слыл скромным человеком и тотчас подтвердил это, сказав по-французски:

— Я рад приветствовать посланников великого императора Николая. Прошу простить, что встречаю вас не в своем дворце, а в этой жалкой деревне, хотя пристало бы принимать вас совершенно иначе.

Пока Менелик и Курбанхаджимамедов, как старший, обменивались цветистыми фразами, Гумилев разглядывал дружину негуса. Солдаты-нефтенья, вооруженные новыми европейскими винтовками и саблями в виде кривых обоюдоострых ятаганов или прямых мечей, обмотанные патронташами, со щитами из кожи гиппопотама, выглядели весьма грозно, хотя в остальном были одеты, как обычные крестьяне, лишь на ногах имели сандалии, тогда как все остальные ходили босиком.

Придворные деятели выглядели побогаче — в львиных и леопардовых шкурах, украшенных золотом и медью, однако видно было, что это не просто камарилья, привыкшая таскаться за государем, есть, пить и собирать по возможности взятки на российский манер; под шкурами бугрились тренированные мышцы, сабли сияли остро заточенными лезвиями — окружение Менелика состояло из бывших воинов, в любой момент снова готовых сесть в седло и возглавить атаку или погоню.

На сей раз обед был еще более изысканным и церемонным, нежели вчера; правда, тэдж подавался в куда меньших количествах и сильно разбавленным. Гумилев нашел в себе силы попробовать сырого бычьего мяса, оказавшегося неожиданно вкусным и нежным. Когда он прожевал, Курбанхаджимамедов наклонился к нему и тихо сказал:

— Вкусно? А знаете ли, юноша, что почти нет абиссинца, который не страдал бы от солитера?[15] Все, начиная с императора и кончая нищим, принимают регулярно каждые два месяца вареные и толченые ягоды дерева куссо или кустарника энкоко. Отличное глистогонное средство.

— Вы полагаете… — опешил Гумилев, но поручик ухмыльнулся:

— Думаю, утренняя порция шустовского все нейтрализует. Однако не увлекайтесь пищевыми экспериментами, юноша. Солитер уместен в качестве пасьянса, но никак не в качестве внутреннего жителя.

— Дайте-ка мне еще немного коньяку, — попросил Гумилев и, дождавшись на всякий случай, пока негус отвернется, сделал пару больших глотков, которые с удовольствием закусил вареным белым мясом гиппопотама, окунув его в неизменный перечный соус.

Трапеза шла своим чередом, негус изредка благосклонно поглядывал на русских гостей, кивал, улыбался. Поручик пытался уловить из тихих разговоров придворных какую-то полезную информацию, делясь ею с Гумилевым — так, он сообщил, что толстяка в накидке из львиной гривы зовут Джоти Такле, угрюмого человека с отрубленным ухом и ослепшим глазом, закрытым бельмом — Эйто Легессе, а сидящего рядом с негусом крепкого молодца с золотыми браслетами на руках — Бакабиль. Все они являлись фитаурари Менелика, то есть низшими генералами: очевидно, крупных чиновников и военных негус брать с собой в инспекционную поездку не стал. Курбанхаджимамедов поведал также, что «фитаурари» весьма прозрачно переводится как «вперед, грабить!».