Революция и семья Романовых - [15]

Среди документов Ставки, относящихся к февральским событиям 1917 г., имеется телеграмма Беляева, отправленная в Могилев в 13 часов 30 минут 28 февраля. В ней говорится, что «около 12 ч. дня 28 февраля остатки оставшихся еще верными частей… по требованию морского министра были выведены из Адмиралтейства, чтобы не подвергать разгрому здание». «Перевод этих войск в другое место, – докладывал далее Беляев, – не признан соответственным ввиду неполной их надежности. Части разведены по казармам…»[77] В этой телеграмме весь Беляев: он явно стремился снять с себя ответственность за уход войск из Адмиралтейства, переложив ее на морского министра Григоровича. Из воспоминаний Фомина мы знаем, что попытка больного Григоровича выдворить измайловцев из Адмиралтейства еще вечером 27 февраля не удалась. Предпринял ли он вторую попытку утром следующего дня – сказать трудно. Скорее всего, предпринял: имеется телеграмма капитана 1-го ранга Капниста, доносившего из Петрограда в Могилев адмиралу Русину (начальнику Морского штаба верховного главнокомандующего): «Хабалов засел в Адмиралтействе, организует оборону как последнего редута. Опасаюсь, что это послужит только бесполезному истреблению драгоценных документов штаба и кораблестроения…»[78] Фомин пишет, что вторичный уход отряда из Адмиралтейства решили два обстоятельства: захват восставшими Петропавловской крепости и требование Григоровича[79]. В показаниях Хабалова также говорится о требовании морского министра «очистить здание Адмиралтейства»[80].

В датировке ухода отряда из Адмиралтейства 28 февраля Фомин расходится с упомянутой телеграммой Беляева. Из телеграммы следует, что войска были выведены в 12 часов 28 февраля, а Фомин определенно утверждает, что это произошло днем, между 14 и 15 часами. Подробности и детали, которые сопровождают рассказ Фомина, дают основания верить ему. По всей вероятности, Беляев в своей телеграмме несколько опередил события: сообщил не об уже состоявшемся выводе войск, а о своем решении начать этот вывод…

Перед уходом отряд саморазоружился. Опасаясь, как пишет Фомин, «ярости толпы», решили сдать все оружие (винтовки, пулеметы и замки орудий) «смотрителю здания». Было приказано выходить из Адмиралтейства организованно, «ни на кого не обращая внимания». «Момент был жуткий, – вспоминает Фомин. – Выйдя на тротуар, я повернулся к толпе спиной и стал пропускать солдат. С суровыми лицами, не глядя по сторонам, они, наседая один на другого, выходили из подъезда… Моя спина почти касалась штыков, торчавших из толпы… Через минуту все построения были сделаны, и мы двинулись сдвоенными рядами по Адмиралтейскому проезду». Но восставшие не проявили к «последним защитникам престола» никакой враждебности. Напротив, «минутное оцепенение» толпы «прорвалось и вылилось в форму шумных приветствий: винтовки опустились, толпа кричала «ура» и кидала в воздух свои шапки». Фомин подал команду, и роты, четко печатая шаг, грянули песню: «Взвейтесь, соколы, орлами». Они шли назад, в свои казармы, а навстречу им неслись автомобили с вооруженными солдатами и рабочими…

Так бесславно закончилась эпопея защитников «последнего бастиона», или, как выразился Капнист, «последнего редута» царизма. Ясно, что он пал под сокрушающими ударами революции. Но очевидно также и другое: бессилие царских властей, их растерянность и безволие в тот момент, когда они, казалось бы, должны были проявить максимум энергии. Военный министр Беляев на допросе в Чрезвычайной следственной комиссии говорил, что он якобы полностью сознавал «историчность минуты», понимал, что «история скажет: а что же сделали эти господа?»[81] «Адмиралтейский эпизод», как нам кажется, отвечает на этот вопрос: увидев, что романовский корабль начал тонуть, «эти господа» поспешили его покинуть…

Так же как правительство готово было искать контакты с Думой, точно так же и она со своей стороны долго не решалась порвать с царской властью. На «частном совещании» думских депутатов, начавшемся около 3 часов дня 27 февраля, обсуждался один мучительный вопрос: что делать, если признать очевидным распад столичной власти, ее полную неспособность справиться с положением, с восстанием рабочих и солдат гарнизона? После длительных прений, в ходе которых выдвигались различные предложения, решили создать «особый комитет», назначение которого ясно отражалось в его длинном названии – «Временный комитет членов Государственной думы для водворения порядка в столице и для сношения с лицами и учреждениями». Название это ясно декларировало, что Дума не поддерживает начавшуюся революцию, что она желает с ней покончить («водворение порядка») и готова искать соглашение с остатками старых властей («сношения с лицами и учреждениями») и с находившимся в Ставке царем.

Первым шагом в этом направлении, как мы уже знаем, была попытка председателя Государственной думы М. В. Родзянко и некоторых других ее членов войти в контакт с еще официально существовавшим правительством Н. Д. Голицына и все же сговориться с ним на основе объявления нового состава Совета министров, так называемого «министерства доверия». Это произошло днем 27 февраля (сразу после «частного совещания» Думы), но Голицын, руководствуясь указаниями из Ставки, отклонил предложение