Революция и семья Романовых - [127]

Когда мы еще не были выпуском, а только курсом, но уже дружным, исповедовавшим те принципы, с которыми мы вступили в жизнь, мы большей частью не рассматривали их с религиозной точки зрения, да и не знаю, много ли среди нас и было религиозных. Но всякий кодекс принципов есть уже религия, и наш… так близко подходил к христианству, что полное обращение наше к нему, или хоть многих из нас, было совсем естественным переходом. Вообще, если «вера без дел мертва», то дела без веры могут существовать, и если кому из нас к делам присоединялась и вера, то это уже по особой к нему милости Божьей. Одним из таких счастливцев, путем тяжелого испытания, – потери моего первенца, полугодовалого сыночка Сережи, – оказался я. С тех пор мой кодекс, значит, еще значительно расширился и определился, и в каждом деле я заботился не только «о курсовом», но и «о Господнем». Это оправдывает и последнее мое решение, когда я не поколебался покинуть своих детей круглыми сиротами, чтобы исполнить свой врачебный долг до конца…

Ты с драгоценным для меня доверием поинтересовался моей деятельностью в Тобольске. Что же? Положа руку на сердце, могу тебе признаться, что и там я всячески старался заботиться «о Господнем», «како угодить Господу», а следовательно, и о курсовом, – «како не посрамити выпуска 1889 г.». И Бог благословил мои труды, и я до конца дней своих сохраню «то светлое воспоминание о своей лебединой песне. Я работал там изо всех своих последних сил, которые неожиданно разрослись там, благодаря великому счастью совместной жизни с Танюшей и Глебушкой, благодаря хорошему, бодрящему климату и сравнительной мягкости зимы, и благодаря трогательному отношению ко мне горожан и поселян… Число желающих получить мой совет росло с каждым днем, вплоть до внезапного и неожиданного моего отъезда.

Обращались все больше хронические больные, уже лечившиеся и перелечившиеся, иногда, конечно, и совсем безнадежные…

Принимать в том доме, где я помещался (дом купца Корнилова – Г.И.), было неудобно, да и негде, но все же с 3-х до 4 1/2 – 5-ти я всегда был дома для наших солдат, которых я исследовал в своей спальной комнате – проходной, но т. к. через не проходили свои же, то «то их не стесняло. В эти же часы ко мне приходили мои городские больные… Приходилось делать исключения для крестьян, приезжавших ко мне из деревень за десятки и даже сотни верст (в Сибири с расстоянием не считаются) и спешивших обратно домой. Их я вынужден был обследовать в маленькой комнате перед ванной, бывшей несколько в стороне, причем диваном мог служить наш старый сундук. Их доверие меня особенно трогало, и меня радовала их уверенность, которая их никогда не обманывала, что я приму их не только как равных себе, но в качестве больных, имеющих все права на мои заботы и услуги. Кто из них мог переночевать, того я навещал на следующее утро пораньше на постоялом дворе. Они постоянно пытались платить, но т. к. я никогда с них ничего не брал, то пока я был занят в избе с больным, они спешили заплатить моему извозчику. Это удивительное внимание… было иногда в высокой степени уместным, т. к. в иные периоды я был не в состоянии навещать больных вследствие отсутствия денег и быстро возраставшей дороговизны извозчиков… Приехал как-то вечером ко мне муж одной из моих пациенток с просьбой безотлагательно навестить ее, т. к. у нее сильные боли (в животе). По счастью, я мог исполнить его желание, – правда, за счет другой больной, но которой я не обозначил дня своего посещения, – и поехал к ним на том же извозчике, с которым он ко мне приехал. Дорогой он начинает ворчать на извозчика, что он не туда едет, на что тот ему резонно от…»

Письмо оборвано на полуслове. Боткин не дописал его. Сохранился «журнал исходящих бумаг 1918 г. по «Дому особого назначения». Под датой 17 июля значится: «военный комиссариат, отдел вооружения. Просьба выдать нагановских патронов 520 штук и маузера (так в документе. – Г.И.) 4 обоймы.» Наверное, эти патроны должны были восполнить те, которые были израсходованы в подвале Ипатьевского дома в ночь на 17 июля, и один из которых сразил доктора Боткина. Как свидетельствовал комендант «Дома особого назначения» Я. Юровский, Боткин не умер сразу. Его пришлось «пристреливать».

Е. С. Боткина убили невежество и ненависть – убило то, чему он всю жизнь противостоял. Всегда думавший «о господнем», он не исключал и их торжества. «Иллюзиями не убаюкиваюсь и неприкрашенной действительности смотрю прямо в глаза», – писал он.

«Итак, неужели доброе сделалось мне смертоносным?» (Апостол Павел к римлянам, гл. 7; 13)

Претерпевшие до конца Судьба немногих, оставшихся с семьей последнего царя

С момента убийства отрекшегося от престола императора Николая II и его семьи в Екатеринбурге прошли десятки лет. Многое, что связано с этой трагедией, уже известно. Но в архивах находятся и новые материалы. Вот некоторые документы из бывшего секретного архива, ныне хранящиеся в ГА РФ. Они рассказывают не только о бывшем царе и его семье в заключении, но и о тех немногих людях, которые остались верны им до трагического конца.