Революция - [51]

— Фантастическая история, профессор Ленотр! Но если мы и так знаем, что сердце принадлежало Луи-Шарлю, то зачем вы здесь, вы и доктор Альперс? Ради чего Королевский фонд тратит время и деньги на анализы ДНК? — спрашивает Жан-Поль.

— Видите ли, дело в том, что мы не знаем этого наверняка, — отвечает мой отец.

— Но ведь в книгах по истории… — возражает Жан-Поль.

Отец его перебивает:

— История — это фикция.

— О, началось, — произносит Джи.

— Ого. Они что, и по телеку будут спорить? — спрашиваю я.

Лили пожимает плечами.

— А почему нет? Они же всегда и всюду спорят.

— Простите, профессор Ленотр, началось — что? — уточняет Жан-Поль.

— Мне просто было интересно, как долго он продержится, — смеется Джи.

Жан-Поль, неопределенно улыбнувшись, поворачивается к моему отцу.

— Доктор Альперс, вы сейчас высказали мнение научного сообщества, так?

— Отнюдь. До меня это же мнение высказывал Робеспьер.

Жан-Поль хочет снова что-то возразить, однако на этот раз его перебивает Джи:

— Да ладно тебе, Льюис, ты не можешь всерьез считать всю историю фикцией.

— Именно так я и считаю. История — это мифотворчество, которое складывается из субъективных трактовок и допущений, а наука опирается исключительно на факты.

— О да, факты! — Джи начинает горячиться. — Из коих явствует, что все мы — не более чем набор химических соединений. Только почему-то эти факты не отвечают на вопрос, кто мы такие!

— Отчего же? Если набор включает в себя генетический материал ДНК, то вполне отвечают, — парирует отец.

— Что-то ты сегодня не в меру зануден, Льюис, — замечает Джи. — Работаешь на камеру?

— Ты считаешь занудством то, что я не путаю романтические умопостроения с результатами анализа? — уточняет отец и тоже начинает горячиться. — И вижу разницу между правдой и фантазиями?

— В том смысле, что ты отрицаешь любую правду, которая рождается за пределами чашки Петри!

— Ай, да брось!

— Профессор Ленотр… — снова начинает Жан-Поль, но Джи его игнорирует.

— Возьмем сердце, о котором идет речь, — говорит он и наклоняется так близко к камере, что край стула того и гляди вонзится в экран. — Разве для нас в нем важно то, что оно состоит из каких-то определенных белков? Ничего подобного! Важен его исторический контекст! Важны те самые, как ты говоришь, «фантазии», которые его окружают. Важно, что мы знаем — или скоро узнаем, — что оно извлечено из тела беспомощного ребенка, которого революционеры заточили в темницу и лишили всего, что они же сами обещали остальному человечеству, — свободы, равенства и братства. Так вот, неописуемые муки этого ребенка — это великий позор для всех политиков, политтехнологов, ученых и прочих самоуверенных теоретиков, которые утверждали и по-прежнему утверждают, будто любая жестокость может быть оправдана революционными идеалами! — Джи откидывается на стуле, уставившись в камеру, но вдруг опять наклоняется и продолжает: — И, заметьте, ни один сраный анализ ДНК не выразит этого так красноречиво, как я!

Я чуть не поперхнулась. Сквернословие в прямом эфире государственного канала? Во дает.

Отец хмыкает:

— И он мне еще будет говорить, что это я работаю на камеру!

Они с Джи какое-то время продолжают препираться. Жан-Поль то и дело поправляет наушник.

— Как они умудряются оставаться друзьями? — спрашиваю я у Лили. — Они же все время ругаются.

— А всегда так было, — отзывается Лили. — Даже в студенчестве.

— Наверное, правду говорят, что противоположности притягиваются.

— Так они не противоположности, — улыбается Лили. — Наоборот. Они одинаково страстные и увлеченные, потому и дружат. — Затем она добавляет: — Ну, и еще потому, что кто же другой их вытерпит?

Камера отъезжает, и я вижу Жан-Поля, который по-прежнему ковыряется в своем наушнике и явно нервничает. Мне его жаль. Он понятия не имел, во что ввязывается. Как только отец и Джи одновременно делают паузу, Жан-Поль совершает отчаянную попытку вклиниться:

— Насчет этого сердца существует множество… эээ… теорий. — Видно, как он старательно подбирает слова. — По одной из них, сердце принадлежит другому ребенку. Когда Луи-Шарль, согласно официальной версии, скончался, некоторые люди утверждали, что он вовсе не погиб в башне. Они считали, что мальчика тайно вывезли из тюрьмы, а вместо него подкинули тело другого ребенка, которое впоследствии вскрыли и похоронили. Профессор Ленотр, вы могли бы рассказать нам об этом подробнее?

— С удовольствием. После Революции, в начале девятнадцатого века, появилось несколько человек, каждый из которых утверждал, что именно он — потерянный король Франции, именно его тайно вывезли из тюрьмы в тысяча семьсот девяносто пятом году. Убедительнее прочих был некто Карл Вильгельм Наундорф. И кое-кто из бывшей дворцовой прислуги искренне верил, что это действительно Луи-Шарль.

Я аж замираю. Такая мысль мне в голову не приходила. Несколько секунд во мне трепещет надежда: вдруг Луи-Шарль выжил и его правда вывезли из Тампля? И он поменял имя и заявил о себе много лет спустя, когда опасность миновала?

— И что же, Наундорф действительно оказался потерянным королем? — спрашивает Жан-Поль.

— Нет, — отвечает отец, убивая мою надежду на корню. — В девяностых годах проводился сравнительный анализ: ДНК из его волос и костей сравнивалась с ДНК из волос Марии-Антуанетты. Результаты исключают всякую возможность родства между ним и королевой.