Революция - [28]

В следующей главе мы рассмотрим одну из его ранних работ — концерт в ля миноре, также известный как „Концерт фейерверков“. Происхождение названия — еще одна загадка. В отличие от „Музыки для королевского фейерверка“ Генделя, написанной по приказу английского короля Георга II в честь окончания войны за австрийское наследство, „Концерт фейерверков“ не был заказан монархом, и в исторических архивах нет упоминаний этой музыки в связи с мероприятиями государственного масштаба. В этом произведении недостает сложности и утонченности более поздних композиций мастера, и тем не менее можно утверждать, что это ключевая работа в его биографии. „Концерт фейерверков“, написанный летом 1795 года в Марэ, ознаменовал неожиданную и поразительную смену гармонической ориентации Малербо».

Я откидываюсь на стуле и потягиваюсь. В животе урчит. Смотрю на часы. Почти три, а я до сих пор ничего не ела. Все это время я читала, надеясь узнать что-то новое о жизни Амадея Малербо.

Он действительно человек-загадка. В книге много сказано о его музыке, но почти ничего о самом композиторе. Он приехал в Париж в девятнадцать лет и начал сочинять музыку для городских театров, но потом совершенно неожиданно переключился на то, что сделало его знаменитым. У него не было ни жены, ни детей. К сорока он заработал достаточно, чтобы купить роскошный дом возле Булонского леса. Он умер в пятьдесят восемь лет, завещав дом Парижской консерватории.

Начало положено, но у меня еще вагон работы, причем надо успеть до воскресенья, иначе я никуда не улечу. А я уже забронировала билет. Подобрать удобный рейс до Нью-Йорка, чтобы вылететь утром, а днем уже оказаться дома, не удалось. Я нашла только самолет, который вылетает из Орли в девять вечера, с семичасовой пересадкой в Дублине. Это кошмар, но лучше так, чем торчать здесь до двадцать третьего.

Итак, где еще искать информацию о Малербо?

Гитара по-прежнему лежит в футляре на столе. Я притягиваю ее к себе — хочу повозиться с замком, пока думаю. Джи сказал, что в библиотеке Абеляр хранятся сочинения Малербо. Это в центре Парижа. Можно посмотреть, что у них есть. Возможно, что-то сфотографировать. Использовать и как источник, и как иллюстрации к докладу. Еще можно съездить в дом-музей Малербо, взглянуть на его портрет. Но что дальше? Да уж, Виджей с его затеей по обзвону мировых лидеров невыносимо задрал планку.

Язычок все еще в замке, сидит крепко, как-бы я ни старалась его поддеть. Это начинает меня бесить. Я отправляюсь на кухню и ищу какой-нибудь инструмент. Возвращаюсь с шилом, отверткой, вязальным крючком и бутылкой оливкового масла.

Вытащив гитару, я кладу футляр на середину стола — прямо под люстрой, чтобы лучше видеть. Придерживая его чуть под углом, капаю немного масла в замок и принимаюсь за дело.

Полчаса спустя — все еще никаких сдвигов. Шило не помогло. Отвертка тоже. Вязальный крючок погнулся. Я уже в ярости. Склонившись над футляром, я пытаюсь повернуть замок к свету и заглянуть в щель, и тут что-то тихонько звякает. Опускаю взгляд. Это ключик Трумена выскользнул из-под моей рубашки и стукнулся о замок. Каковы шансы, что он подойдет?.. Я снимаю ключ и пробую. Он входит, но не поворачивается. Легонько надавливаю — осторожно, чтобы ничего не сломать, — без толку. Тогда я пытаюсь вытащить ключ назад.

Черт побери, теперь он застрял. Зачем я сняла ключ? Я же никогда его не снимаю. Пытаюсь снова повернуть — но его совсем заклинило. Рука соскальзывает, и я обдираю костяшку о край замка. Слизываю кровь и снова хватаюсь за ключ. Мне очень нужно его высвободить. Я принимаюсь тянуть, толкать, крутить — как только могу. Пальцы болят, ранка на костяшке кровит, я чертыхаюсь и уже готова сдаться, когда в замке раздается скрежет, ключ проворачивается, язычок высовывается, а потом исчезает вновь — и ключ при этом почему-то продолжает проворачиваться. Внезапно я слышу щелчок, и вдоль боковины футляра образуется тонкая щель.

Ну все. Сломала. Я присматриваюсь поближе, судорожно соображая, как буду объяснять все это Джи, и тут замечаю, что щель абсолютно ровная, без рваных краев. Это странно. Я просовываю туда пальцы и заглядываю внутрь. В нос ударяет странный пряный запах. Еще секунду я чувствую сопротивление, а потом раздается тихий звук, будто стон, и крышка медленно поднимается. И я вскрикиваю от удивления.

Под крышкой — лицо Трумена. Он смотрит на меня.

18

— Чертовы колеса, — бормочу я. — Опять меня глючит.

Я крепко зажмуриваю глаза. Но, когда открываю снова, он все еще там.

Через пару секунд мое сердце перестает ломиться вон из грудной клетки и я понимаю, что это вовсе не Трумен. Это другой мальчик. Но почему-то он мне знаком.

Передо мной миниатюрный портрет на овале слоновой кости, обрамленном золотом. У мальчика на нем голубые глаза и светлые кудри, совсем как у Трумена, но черты лица более тонкие. Он одет в старомодную рубашку с кружевным воротником.

Рядом с миниатюрой — мешочек, вдавленный в бархатную обшивку. Он перевязан синей ленточкой. Я достаю его и прижимаю к носу. Пахнет гвоздикой. В тайнике осталась небольшая книжка в кожаном переплете. Я открываю ее. Жесткие, потемневшие по краям страницы исписаны от руки, по-французски. На первой дата: 20 апреля 1795. Двести с лишним лет назад. С ума сойти. Неужели такие старые записи? Я начинаю читать. Хотя это не просто: почерк неровный и сбивчивый, да еще приходится в уме переводить старинную грамматику на современный лад.