Революционный террор в России, 1894— 1917 - [4]

И все же в те годы террористические акты были не так уж часты: с 1860-х до приблизительно 1900-х на счету террористов было не более 100 жертв(4). И хотя угроза террора, часто преувеличенная в полицейских донесениях, вселяла страх, политические убийства в эти годы были лишь предвестником разгула террористической деятельности в первое десятилетие XX века — тема, почти не отраженная в научных трудах по истории этого периода. Не существует ни одной монографии о волне террора в период правления Николая (1894–1917)(5). Отсутствие серьезных исследований на эту тему объясняется несколькими причинами. Во-первых, после большевистского переворота в октябре 1917 года в официальной советской исторической науке прочно установилась тенденция пренебрегать проигравшими, т. е. всеми политическими партиями, кроме большевистской. В первую очередь пренебрегли теми, которые не принадлежали к социал-демократическому лагерю, такими, как Партия социалистов-революционеров (эсеров) и анархисты, которые и были в первую очередь ответственны за террор в России. Этим партиям советская историография отводила второстепенную роль в революционном движении и утверждала, что они были обречены на неуспех буквально со дня своего основания(б). Такая ситуация сохранилась и в послесталинское время, когда исследования в области революционного террора не запрещались явно, как в предыдущие 25 лет, но и не поощрялись. В результате до совсем недавнего времени, когда перестройка позволила появиться непредвзятым публикациям о дореволюционной политической жизни вообще и радикализме в частности, советские историки не смогли внести своей лепты в изучение русского терроризма начала XX века.

Западная наука также обошла эту тему молчанием. На протяжении многих лет основываясь на общих тезисах советской историографии, западные ученые смотрели на эсеров, анархистов и на террористическую деятельность вообще глазами большевиков. В последнее время, однако, ученые в США и в Западной Европе заинтересовались вопросами, связанными с революционным террором в России. Появилось несколько работ о Партии социалистов-революционеров — организации, наиболее известной своими террористическими актами. Опубликовано также несколько советских и западных исследований, посвященных революции 1905 года — времени особенного усиления террора(4).

Все эти работы, однако, посвящены главным образом массовым движениям и массовым вспышкам насилия, т. е. крестьянским восстаниям, забастовкам рабочих, военным и морским мятежам, студенческим беспорядкам и вооруженным выступлениям. Причина этому, вероятно, во все еще сохранившемся влиянии марксистского подхода на советскую историографию, а в западной — в том, что в ней главенствующая роль отводится социальному фактору. Эти работы почти вовсе не принимают во внимание тот факт, что каждый день газеты по всей Российской Империи печатали сообщения о десятках покушений на отдельных людей, бомбометаний, о грабежах по политическим мотивам (радикалы называли их «экспроприации» или просто «эксы»), вооруженных нападениях, похищениях, случаях вымогательства и шантажа в партийных интересах, а также политической вендетты. Эти и другие формы насилия, подпадающие под широкое определение революционного террора(8), своим неслыханным размахом и разрушительным влиянием на жизнь всего общества представляют не просто значительный, но уникальный в своем роде социальный феномен. На основании новых изысканий можно, как нам кажется, убедительно доказать, что многочисленные индивидуальные и, как правило, предумышленные террористические акты против заранее намеченных лиц играли главную роль в кризисе 1905–1907 годов и — шире — в политической истории начала XX века.

При обобщении опыта и выводе закономерностей террористической деятельности первого десятилетия XX века настоящее исследование уделяет особое внимание «новому типу революционера». Этот новый тип экстремиста предполагал «слияние революционера с разбойником, освобождение революционной психики от всяких нравственных сдержек»(9). Многие радикалы сами признавали, что террор вышел за пределы узкого круга лиц, полностью посвятивших себя делу освобождения, и что «революционный организм заражен нечаевщиной, чудовищной болезнью… вырождением революционного духа»(10). Анархисты и члены мелких экстремистских групп, согласно природе своих убеждений, прибегали к новому типу террор А чаще других радикалов, грабя и убивая не только государственных чиновников, но и простых граждан, по одиночке и группами. Они-то и были главным образом ответственны за создание атмосферы страха и хаоса в империи.

В книге также уделяется серьезное внимание подробному описанию «дна» революции — важнейшей ее составляющей, часто остающейся вне поля зрения историков. Рассмотрение этого аспекта революции позволяет выстроить во многом неортодоксальную концепцию истории новой фазы русской революционной традиции накануне 1917 года. Многие историки делают акцент на возвышенной идеалистической риторике сторонников антиправительственного лагеря, принимая за чистую монету то, что те сами говорили о себе. Цель автора — демифологизировать и деромантизировать русское революционное движение, самое революцию и ее участников, которых столь облагородили и возвысили далеко не беспристрастные мемуаристы.