Революционный террор в России, 1894— 1917 - [33]

Жертвами эсеровских групп на местах, как и действующих в одиночку членов ПСР, в отличие от Бое-; вой организации и вообще от столичных эсеров, становились и менее заметные фигуры, чем Неплюев и Игнатьев, — еще и потому, что в провинции попросту было не так уж много высших должностных лиц. Понятно, что революционеры не жалели и полицейских агентов и предателей из своей среды, заявляя: «Шпионы подлежат уничтожению во всякое время уже по одному тому, что они шпионы»(110). В этом эсеры мало отличались от своих предшественников, но только начиная с 1905 года их мишенями стало такое огромное количество низших чинов — таких, как городовые, жандармы, тюремные надзиратели и военные, а также частные лица, включая управляющих фабриками, сторожей и дворников, которых эсеры причисляли к «активным силам реакции»(111).

Объяснение этих убийств, предложенное самими революционерами, проливает свет на то, как, по их, мнению, нужно было теперь бороться с правительством. На собрании специальной боевой дружины при С.-Петербургском комитете ПСР, состоявшемся 14 сентября 1906 года в Финляндии, революционеры решили «немедленно начать вести партизанскую войну, не только для того, чтобы добыть [денежные] средства или нанести какой-либо урон правительству при убийстве какого-нибудь полицейского чина, но и, главным образом, для того, чтобы постоянными партизанскими выступлениями поддерживать боевой дух в [террористических] дружинах, приучить их к опасностям и поддерживать таким образом практику»(112). Только представитель Центрального Комитета, присутствовавший на этой встрече, возражал против массовых убийств городовых, считая «бессмыслицей убивать человека за то только, что он носит мундир». После дискуссии революционеры достигли своеобразного компромисса: «…отдельных городовых не убивать, но разослать прокламации, чтобы все оставили бы полицейскую службу, а те, кто не оставит таковой, объявляются врагами народа и будут одновременно убиты на своих постах»(113).

Как и другие террористы нового типа, к 1905 году эсеры были готовы к массовым убийствам представителей ненавистного режима. Во многих случаях это намерение не ограничивалось словами: эсеры бросали бомбы в проходящие военные патрули в Екатеринославе и Одессе и в эскадроны казаков в Гомеле(114). В одном случае член местного комитета СР подложил самодельную бомбу под вагон, в котором ехали низшие чины жандармерии, и некоторые из них были ранены при взрыве(115). Эсеры также планировали железнодорожные катастрофы и в декабре 1905 года попытались (впрочем, безуспешно) устроить крушение поезда, которым в Москву переправлялись войска для подавления восстания(116).

Местные террористические группы также отличались от революционных идеалистов предыдущих поколений своим составом и идеологией. Огромное число боевиков в провинции, отклоняясь от ортодоксальной позиции ПСР или вовсе ее игнорируя, были истинными представителями нового типа террористов. Большинство из них совершенно не интересовались теоретическими вопросами и спорами в социалистической среде. Бесстрашные экстремисты, готовые пролить кровь и погибнуть в борьбе за свободу, с презрением относились к словесным баталиям, философским абстракциям и политическим построениям и не обладали элементарными знаниями о классовой теории, чтобы называться социалистами. К примеру, эсер Н.Д. Шишмарев, в августе 1909-го убивший начальника тобольской каторжной тюрьмы Могилева, открыто заявлял, что те революционеры, которые слишком серьезно относились к догматическим вопросам, теряли революционное рвение и решимость. Товарищи Шишмарева прекрасно знали, что он сам вовсе не был последовательным сторонником партийной программы, что не мешало им считать его настоящим эсером, поскольку в те времена выше всего ценились боевой дух и революционный энтузиазм(117).

Достаточно большое число революционеров вступало в эсеровские террористические группы, не ознакомившись с целями и принципами ПСР. Григорий Фролов, бывший столяр, убивший самарского губернатора Блока, признавал, что он совершенно невежествен в партийных вопросах и что он видел настоящих революционеров только два раза в жизни, когда недолго находился в тюрьме за незначительные политические проступки. Сначала Фролову понравились большевики, но впоследствии он примкнул к более воинственным эсерам и стал активным участником боевых действий не потому, что превратился в убежденного социалиста или террориста, а просто для того, чтобы «узнать, что это за партия»(118). Спустя много лет после завершения его террористической карьеры Фролов, описывая в своих мемуарах лидера самарских боевиков, удивлялся, «почему это случилось так, что выбор в такие чрезвычайно важные организации, как боевые, был поручен товарищу чрезвычайно молодому, девятнадцати лет, абсолютно неопытному и не умеющему выбирать подходящих для этой цели людей»(119). Так низка была политическая культура некоторых революционеров, что один такой «освободитель народа», горя желанием помочь террористической группе, в своем рвении даже не удосужился узнать ее название и партийную принадлежности 120). Принимая во внимание ограниченную теоретическую подготовку своих членов, ПСР не могла ожидать от них следования своему главному принципу — сочетанию террористических методов с различными проявлениями массового движения в стране. Большинство совершенных в провинции политических убийств никак не были связаны с революционной активностью трудящихся, что иногда признавали сами лидеры эсеров, заявляя, что вооруженное восстание маловероятно в ближайшем будущем, и в то же время призывая боевиков продолжать убивать чиновников и полицейских(121).