Революционный террор в России, 1894— 1917 - [20]

ВЛИЯНИЕ ТЕРРОРИЗМА НА ПРАВИТЕЛЬСТВО И ОБЩЕСТВО

Шквал террора достиг своей цели уже в 1905 году: власти были растеряны и измучены, все их силы и средства борьбы полностью парализованы(164). Правительственные чиновники испытывали чувство беспомощности, граничившее с отчаянием: «Каждый Божий день — по нескольку убийств, то бомбой, то из револьверов, то ножом и всякими орудиями; бьют и бьют, чем попало и кого попало… Надо удивляться, как еще не всех перестреляли нас…»(165) Анекдот того времени передает эти настроения. «Его превосходительство генерал-губернатор принимал вчера у себя во дворце поздравление от подведомственных ему чинов по случаю благополучного трехнедельного правления его краем»(1б6).

Подобные чувства не были беспочвенными или преувеличенными, и к лету 1907 года главные полицейские чины С.-Петербурга были готовы отложить все дела, включая расследования случаев революционной агитации и пропаганды, установки нелегальных типографий, организации забастовок и других небоевых проявлений революционной активности, и направить все свои усилия на самое главное — на раскрытие и искоренение политических убийств и экспроприаций(167). В значительной степени эта смена направленности политического сыска объясняется тем, что терроризм нового типа отличался от революционного насилия XIX века не только числом своих жертв, но и их отбором. До 1905 года экстремисты тщательно выбирали свои мишени только из числа тех чиновников правительственной администрации, которых они считали наиболее злостными притеснителями народа, ответственными за самые жестокие репрессивные или карательные меры. В то время радикалы не убивали государственных служащих и частных лиц без разбора и в больших количествах(168).

После начала революции, среди хаоса насилия и кровопролития, человеческая жизнь упала в цене и скоро не стала стоить убийцам и копейки(169). В 1879 году народовольцы, настойчиво отрицая намерение наказывать своих врагов похищением членов их семей, писали о том, что каждый человек лично несет ответственность за свои поступки. Уже в 1903 году, однако, Бурцев предлагал брать в заложники правительственных чиновников и представителей буржуазии с целью использования их в будущих переговорах с правительством, а в 1905 году прибалтийские революционеры, не задумываясь, брали заложников из мирного населения(170). Прекрасной иллюстрацией различия между старым и новым типом терроризма может служить случай, когда члены Польской социалистической партии казнили отца полицейского осведомителя, чтобы во время похорон убить сына — свою главную мишень(171).

Что касается правительственных служащих, то здесь террор проводился без особого разбора, и его жертвами становились полицейские и армейские офицеры, государственные чиновники всех уровней, городовые, солдаты, надзиратели, охранники и вообще все, кто подпадал под весьма широкое определение «сторожевых псов старого порядка». Из 671 служащего Министерства внутренних дел, убитого или раненного террористами в период между октябрем 1905 и концом апреля 1906 года, только 13 занимали высокие посты, в то время как остальные 658 были городовыми, полицейскими, кучерами и сторожами(172). Особенно распространилось среди новых профессиональных террористов обыкновение стрелять или бросать бомбы без всякой провокации в проходящие военные или казачьи части или в помещения их казарм(173). В общем, ношение любой формы могло явиться достаточным основанием для того, чтобы стать кандидатом на получение пули или быть подорванным бомбой террористов. Выходившие вечером погулять боевики могли плеснуть серную кислоту в лицо первому попавшемуся им на пути городовому(174). Можно привести множество примеров беспорядочного насилия, свидетельствующих о том, что терроризм стал не только самоцелью, но и — в прямом смысле слова — спортом, в котором игроки видели в своих жертвах лишь движущиеся мишени(175). В 1906–1907 годах многие их этих «дровоколов» (как прозвал их один революционер), особенно среди анархистов и максималистов, соревновались друг с другом в том, кто совершит больше грабежей и убийств, и часто завидовали чужим успехам в этой области(176).

По мнению Нэймарка, «на этом фоне реакцию правительства на все усиливающуюся кампанию террора нельзя назвать иначе, чем нетвердой и нерешительной»(177). В особенно неспокойных областях на окраинах империи и в районах черты оседлости представители властей не решались даже показываться на улицах, поскольку все защитники старого порядка были мишенью для стрельбы. Согласно одному официальному рапорту, среди жандармов резко увеличилось число нервных заболеваний(178). Хотя отдельные полицейские и военные проявляли выдающуюся личную храбрость и преданность правительству(179), многие думали лишь о спасении собственной жизни и либо подавали в отставку, либо просто отказывались являться на службу и замещать своих убитых предшественников(180). Городовые тоже часто проявляли трусость, не оказывая сопротивления разоружавшим их боевикам и умоляя о пощаде(181). В одном особенно ярком случае, после того как телохранители известного латвийского террориста по имени Эпис несколько раз стреляли в полицейских, неоднократно пытавшихся арестовать последнего, офицеры полиции отказались подчиняться приказам и вместо этого начали отдавать Эпису честь, встречая его на улице(182).