Ревность - [7]

И тот же стакан был вновь церемонно поставлен перед несчастной девушкой, которую явно передернуло. Розамунда затаила дыхание: Эйлин снова выставляли на посмешище, поскольку ни от кого не могло укрыться, что по части веселья и остроумия ей до Линди как до неба.

Розамунда искоса глянула на Джефри — он-то видит, как Линди вредничает? Не видит. Простодушно, во весь рот улыбается обеим сестрам, а когда Линди в конце своей речи разразилась бешеными аплодисментами, радостно к ней присоединился.

Может, это все из добрых побуждений? Просто шуточка? Бог его знает… Чтобы поддержать Эйлин, Розамунда попыталась снова перевести разговор на книжный отдел.

— Должно быть, это так интересно — помогать людям выбирать книги? — сказала она, обращаясь к смутившейся девушке.

Но Линди ее перебила:

— Точно, и подходит Эйлин как нельзя лучше. Хорошая, спокойная, уважаемая работа, а под конец — пенсия. Наша Эйлин не сотрудница, а мечта отдела кадров! А я — его кошмар! Уверенность в завтрашнем дне — это не для меня, а уж что касается пенсии!..

Она выговорила это слово с таким ужасом, что Джефри покатился со смеху.

— И что же ты делаешь? — поинтересовался он. — Требуешь от потенциальных нанимателей гарантий, что на этой работе пенсия тебе не грозит и что они выгонят тебя без предупреждения, в мгновение ока?

— Примерно так. Ты меня отлично понимаешь, Джеф! — восхищенно заметила Линди. — На самом деле то, что я сейчас делаю, еще более безумно — как свободный художник занимаюсь росписью тканей. Хорошо, что хоть одна из нас нашла себе степенную и осмысленную работу, правда?

Линди бросила на Эйлин одобрительный взгляд, и, как Розамунда ни старалась, она не нашла в этом взгляде ни намека на жалость или презрение. Быть может, она все-таки недооценивает Линди?

Те же сомнения вновь одолели ее, когда чуть позже Линди выудила из мешанины вещей гитару и, устроившись возле распахнутой стеклянной двери, начала тихо перебирать струны в тумане летней ночи. Она рассеянно наигрывала то одну, то другую мелодию, выбирая подходящую из своего обширного репертуара, и наконец остановилась на «Беззаботной любви». Подыгрывая себе, Линди тихо запела.

— Что же вы, ребята? Подпевайте, — кивнула она после первого куплета.

Так они и сделали — Джефри первым, за ним Розамунда. Но не Эйлин. То ли обиделась, то ли не одобряет хорового пения… А может, просто-напросто не умеет петь? Если так, Линди, разумеется, в курсе. Эйлин снова выставили в невыгодном свете.

У Линди оказался чудесный голос. Чистый и звонкий, он раздавался в ночной тиши, как соловьиная трель. Или то была песня хищной птицы?

Глава IV

В тот вечер все и началось. Но тогда Розамунда еще не превратилась в ревнивую жену. Она не считала Линди соперницей, да и с чего бы ей так считать? Когда далеко за полночь они вернулись к себе, она не испытывала ничего похожего на ревность. Просто казалось, что ее обобрали: жутко не хватало их привычной болтовни. Ложась спать после вечеринки, они с мужем всегда с наслаждением сплетничали, хихикали над тем или другим гостем или происшествием, сравнивали впечатления от вечера — понравилось или была скучища смертная?

Но в ту ночь Розамунда узнала, что обмен впечатлениями с другим человеком, оказывается, доставляет удовольствие, только если ваши впечатления примерно одинаковы. Строго говоря, это даже не обмен, а дружное злорадство по одному и тому же поводу. Что еще более приятно. Вот, например, как бы они повеселились сегодня, зубоскаля над манерностью Линди, ее неумеренностью и скрытой неприязнью к сестре, если бы Джефри смотрел на поведение соседки теми же глазами. Но его глупое восхищение прекрасной вечеринкой не оставляло ни щелочки, ни лазейки для разговора. Как броня. Во всяком случае, так показалось Розамунде. Разве это разговор, когда в ответ слышишь только: «Да, все было чудесно!» Или: «Да, она удивительно живая!» Или: «Да, нам повезло, что вместо унылых старых Соберсов у нас теперь такие соседи!»

Уж лучше бы остались Соберсы, возмущенно подумала Розамунда, с ними веселее. Хмурые, неприветливые Соберсы, с их вечным нытьем и грызней, с аккуратными рядочками чахлой рассады, которую мистер Соберс неизменно высаживал каждую весну вопреки неизменным же протестам миссис Соберс. Практически каждый вечер можно было завязать увлекательную беседу — начать со слов: «Знаешь, из-за чего на этот раз лаются Соберсы?» — и, потешаясь над этими бедолагами, наслаждаться счастьем собственного брака.

Лежа без сна в ту первую ночь, глядя в открытое окно на тающую луну, Розамунда дико тосковала о Соберсах. Вспоминала сапоги мистера Соберса, которые он никогда не вытирал, возвращаясь в дом из сада; вспоминала родственников миссис Соберс, которым он постоянно грубил… Как было весело! А теперь… Словно долгий захватывающий сериал с катастрофами оборвали на самом интересном месте и заменили дурацкой безоблачной историей, где ни у кого никаких проблем и где, представьте себе, даже имеется японский хин с красной ленточкой… Розамунда так и видела его на обложке глянцевого журнала, в объятиях хорошенькой, благовоспитанной барышни…