Ревет и стонет Днепр широкий - [30]

Ни к селу ни к городу, совершенно машинально он пробормотал:

— О, да, да, нашей нации тоже свойственна подобная черта: у нас, знаете, тоже встречаются смешные фамилии: Добрыйдень, Добрыйвечер, Убейбатько, Зарежьмать и вообще…

Но полковник дал понять, что тема исчерпана беглым, чисто джентльменским обменом шутками. С важностью он провозгласил:

— Примите мои приветствия, господин министр! Мои самые лучшие пожелания лично вам и вашему правительству.

Петлюра недоуменно захлопал глазами: обращение «министр» как–то не вязалось с тем, что он приготовился уже было услышать; тон полковника и торжественное выражение его физиономии тоже не позволяли принимать его слова только за форму французской галантности.

— М… мерси… — пробормотал Петлюра, снова одернув полы френча, ибо, как известно, в минуту подобного душевного замешательства некуда деть руки и непременно нужно дать им какую–то работу. — Прошу садиться, господин полковник. Чему обязан?..

Но полковник Бонжур продолжал стоять — стоять навытяжку, почти как по команде «смирно».

— Мосье министр! — промолвил полковник торжественно, и голос его патетически вибрировал: — Патриоты Франции, все горячие приверженцы желанной победы над варваром–швабом, смею заверить вас, глубоко тронуты решением вашего правительства и, в частности, личной вашей ролью в принятии этого исторического решения — об оказании эффективного содействия русской армии на фронтах силами своих свежих, молодых и горящих патриотическим энтузиазмом украинских воинов. Представитель генерального штаба французской армии при ставке верховного главнокомандующего русской армией генерал Табyи уполномочил меня передать вам глубокую благодарность, одновременно со своими самыми горячими приветствиями, конечно!

Горячий пот выступил у Петлюры на лбу, и в голове у него загудело. Он даже качнулся на ногах — столь сильно запульсировала вдруг кровь в его жилах. Господи! Да ведь все, оказывается, совсем наоборот…

Что–то нужно было сказать, непременно нужно было что–то сказать — полномочный представитель самого генерала Табуи сделал даже паузу, выжидая его ответа, но Петлюра еще не пришел в себя: уж больно неожиданно произошла, смена ситуации. Полковник, по–прежнему в позиции «смирно», переждал минутку и, не дождавшись ответа, продолжил свою речь, завершая, несомненно, заранее заготовленную тираду:

— Я сказал, мосье министр: правительства! Разрешаю себе подчеркнуть это слово. Генерал Табуи просил передать вам, мосье министр, а через вас и Украинской центральной раде, что, признавая Временное правительство в России, французское командование тем самым признает и действия генерального секретариата Центральной рады как действия правительственные, поскольку генеральный секретариат признан Временным правительством. У военного командования французской армии нет сомнения, господин министр, что вслед за этим должно последовать и официальное признание экс–официо Украинской республики правительством республики Франции. Я вас приветствую и поздравляю, мосье!

Петлюра уже пришел в себя. Он заложил руку за борт френча и коротко кивнул. Вот оно как обернулось!

Кровь стучала в сердце, била в виски, плечи Петлюры расправлялись шире, голова поднималась выше и выше.

Держа руку за бортом френча, Петлюра наконец молвил:

— Мерси, полковник! Я высоко ценю ваши слова. Прошу передать доблестному генералу Табуи мои самые наилучшие пожелания. Мы действуем как верные сыны нации и поборники цивилизации, полковник. Смею заверить вас!

Полковник все еще стоял в своей позиции «смирно», и Петлюра милостиво кивнул:

— Прошу, господин полковник, чувствовать себя запросто в нашем доме. — И он сделал гостеприимный, но преисполненный достоинств жест. — Прошу садиться, господин полковник.

7

Теперь, вне всякого сомнения, надлежало повести дальнейшую беседу в тонах непринужденных, но в то же время исполненных достоинства, и начинать его должен был Петлюра, как хозяин.

Петлюра вежливо, но в непринужденно–дружеском тоне осведомился:

— Как вы себя чувствуете у нас на Украине, господин полковник?

— Мерси.

— Возможно, у французских офицеров есть какие–либо претензии к украинским властям?

— Никаких претензий, мосье министр!

Что говорить дальше, Петлюра не мог сразу сообразить, да и мысли его витали в эту минуту где–то очень высоко и далеко — он размышлял сейчас о путях утверждения украинской государственности и ее престижа среди прочих стран мира. Думалось ему в эту минуту также и о том, что, оказывается, ни прославленный историк Грушевский, глава Центральной рады, ни знаменитый писатель Винниченко, глава генерального секретариата, не сумели достичь того, чего достиг, как видите, он, — разве не очевидно теперь, кому и быть первым в деле возрождения нации! Вот оно как! Кажется, сокровенные мечтания всей его жизни — выйти в люди, выйти в о–го–го–го какие люди! — эти мечтания начинали наконец, приближаться к своему осуществлению.

Полковник Бонжур понял, что пауза в разговоре, поданная как минута глубокой задумчивости собеседника, сделана для того, чтобы вступил в разговор он сам. Поэтому полковник Бонжур заговорил: