Реубени, князь Иудейский - [57]

Начиная от Каира было уже два свидетеля всех этих чудес, потому что оттуда участие в путешествии принимал и сицилиец Иосиф. Через Газу они прибыли в Хеброн. Там cap пожелал непременно спуститься в пещеру Махела, где погребен Авраам и его семья. Уже в течение столетий никто не решался спуститься туда, и только однажды по приказу султана Омара туда сошли четыре арабских сторожа, причем трое из них немедленно умерли, а один на три дня лишился языка. Потом он рассказывал: «На шести ложах, покрытых коврами и окруженных свитками книг, лежат праотцы — Авраам, Исаак и Иаков и жены их — Сарра, Ревекка и Лия. Их озаряет свет, подобный свету солнца, и сильный приятный аромат курений распространяется по всей пещере. Наши свечи погасли, и все же внизу было светло, как днем. Но когда мы вчетвером приблизились к ложу Ревекки, то с ложа Исаака нас громко, страшным голосом окликнули, мы остановились в оцепенении и потеряли сознание».

— А что видел cap Давид в пещере? — со смехом спросил один из многих, не веривших всей этой истории.

Но сицилиец имел и на это ответ. Сар, всегда сохранявший молчание, правда, ничего не рассказал ему, но он узнал это от одного гостя его господина. Когда господин вошел в пещеру, у могил сидели три закутанных старца. Он спросил их: «Кто вы такие?», а они сказали: «Объяви сынам Измаила, чтобы они очистили страну, дабы туда могли войти наши дети». А господин им сказал: «А если они мне не поверят?» Тогда старцы ответили: «Скажи, что тебе приказали Авраам и Моисей, сын Амрама, и пророк Илья».

Некоторых это убедило, и они почтительно умолкли, но большинство покачивало головами. Однако и они охотно слушали эти «сказки», как они выражались. Обоих слуг зазывали в дома, чтобы расспросить их подробнее, но они отклоняли такие приглашения. Говорили, что им запрещено это и, кроме того, они не могут надолго уходить из дому, так как хозяин их очень строг.

Тем усерднее люди прислушивались к тому, что они рассказывали на улице, когда ходили за покупками. Вскоре узнали, что cap Давид побывал также и в Иерусалиме и что при его появлении в святом городе показалась вода в бассейне храма, чистая ключевая вода. А полумесяц над правительственным зданием, обращенный обыкновенно на запад, внезапно повернулся на восток. Когда господину сообщили об этих знамениях, он только произнес слова: «Время наступило, и близок конец».

III

В пятницу, к вечеру, когда уже приближалось празднование субботы, в переднюю к Реубени пришел старик и, низко кланяясь, спрашивал, нельзя ли ему пройти к хозяину и пригласить его на трапезу по случаю праздника.

В то время как слуги еще совещались, пойти ли им за ответом во внутренние покои, по лестнице поднялся молодой, гладко выбритый человек с живыми движениями.

— Я художник Мозе Кастелин, мне надо немедленно пройти к вашему сару.

С этими словами он миновал слуг, распахнул дверь в комнату господина и вошел. Реубени, казалось, ничего не замечал. Он сидел в углу комнаты далеко от окна, локтями он уткнулся в колени и закрыл лицо руками.

Удивленный этим зрелищем, Кастелин остановился двери. Любопытным взором он дерзко оглядывал все окружающее, прошелся вдоль стены туда и назад, словно желая рассмотреть картину, которую являл собой этот человек, погрузившийся в свои мысли. Сквозь открытую дверь вошел и старик. Он едва решался поднять глаза и, приближаясь к Реубени, не переставал отвешивать все более низкие поклоны. Наконец, он остановился перед ним в почтительной позе, не решаясь на него взглянуть. Его седые локоны на висках свисали почти до полу.

Давид Реубени поднял голову. В его обожженном солнцем, совершенно иссохшем лице не шевельнулся ни один мускул. Только большие темные глаза вспыхнули диким огоньком. Движением пальца он подозвал слугу и что-то шепнул ему на ухо.

— Господин спрашивает, кто ты такой? — обратился слуга к старику.

— Я еврей.

Разговор продолжался при помощи слуги. Но он шел все быстрее, так что старик под конец уже сам понимал вопросы господина, который говорил на таком же странном еврейском наречии, как и его слуга, а Реубени, казалось, уже не слушал, когда ему переводили ответ.

— Кто сказал тебе, что я еврей?

— Твой слуга Иосиф сказал мне, что ты вестник добрых дел, что ты «шелиях мицва».

— Как тебя зовут?

— Эльханан.

— А как зовут твоего отца?

— Зеев Обадия Сарагосси.

— Значит, ты не венецианец?

— Моя семья родом из Аррагонии. Здесь у меня нет родных.

— Ты беженец?

— Да, ты правильно сказал.

— А ты знаешь гаона Якоба бен Самуэль Мантино?

— Всякий еврей в Венеции знает, кто такой Мантино. Но я не удостоился познакомиться с ним лично.

— А врача рабби Халфона?

— Тоже.

— А старшину, рабби Мацлиаца, и рабби Хиа?

— И с ними я не имел чести общаться.

Реубени умолк. Затем некоторое время спустя он резким тоном спросил старика:

— Чего ты хочешь?

Старик заикался от волнения.

— Я хотел, чтобы вы встретили субботу за моим бедным столом — так как не следует встречать субботу одному — и чтобы я сам мог приобщиться к спасению и милости благодаря такому благочестивому человеку, как вы.

— Нет, — ответил Реубени жестко и спокойно. — У меня нет для тебя благих вестей, Эльханан.