Реставрация вместо реформации. Двадцать лет, которые потрясли Россию - [212]

Все это вместе приводит к тому, что право в России продолжает оставаться «неотделенным» от экономических, политических и личных отношений, оно как бы растворено в них. Русское право так и не развилось в самостоятельный социальный феномен.

Как это ни парадоксально, но в реальной жизни эта немыслимая гибкость правоприменения является не только злом, но и добром. Она позволяет с легкостью находить выходы из лабиринтов, созданных зарегулированностью и забюрократизированностью российской жизни. Именно поэтому в России не формируется мощное движение в поддержку правового формализма. Значительная часть населения приспособилась к «гибкому» русскому праву, чувствует себя в этой правовой атмосфере совершенно комфортно и не желает менять привычные условия существования.

Проблема, однако, состоит в том, что «абсолютные» и «относительные» нарушения права оказываются внутреннее между собой связанными. «Абсолютный» правовой произвол, в конечном счете, является удаленным, но неизбежным следствием «относительности» российской правовой системы, ее неопределенности и необязательности. Именно невосприимчивость россиян к правовому формализму создает почву для государственного произвола, деформирующего сегодня правовое поле России.

Сегодняшний остро ощущаемый всеми правовой кризис связан прежде всего с тем, что зона «абсолютного», политически мотивированного правового произвола резко расширилась. Круг лиц, де-факто имеющий правовой иммунитет, защищающий их от уголовной, административной и даже гражданско-правовой ответственности, вырос до критически опасных пределов. Соответственно, все большее число лиц становятся бесправными. Это грозит повергнуть жизнь российского общества в хаос.

Такое развитие ситуации входит в острое противоречие с другой правовой тенденцией – растущей потребностью общества в праве, обусловленной развитием экономических отношений. Двум этим тенденциям – к расширению пространства права, обусловленному экономическими факторами, и к его сужению, обусловленному политическими факторами, – все труднее сосуществовать друг с другом. Уже в самом ближайшем будущем одна из тенденций должна будет стать доминирующей. Либо потребности экономического развития заставят власть расчистить площадку для нормального развития русского права, либо сужение правового поля под давлением политических обстоятельств приведет к стагнации, а может, и коллапсу российской экономики.

Но для того чтобы возобладала тенденция к расширению правового пространства, к вытеснению политически мотивированных «отклонений» правоприменительной практики, должна измениться сама природа русского права. Его дуализм должен быть преодолен, право должно стать более формальным, более обязательным. Для всех, а не только для власти…

Это, в свою очередь, может быть только следствием глубочайших подвижек в культуре, в системе базовых этических ценностей, из которых, собственно, и вырастает российское правосознание. «Революции права» должна предшествовать культурная революция и изучение их взаимосвязи и взаимозависимости является одной из актуальнейших задач российской политической науки.

Послесловие для своих

Эта послесловие написано для тех и о тех, благодаря кому эта книга смогла увидеть свет. Таких людей много, все они мне очень дороги и заслуживают того, чтобы в их адрес были сказаны слова благодарности.

Читатель, который имел желание и волю прочесть эту книгу до конца и который забрел-таки в этот затерянный на ее краю текст, может не обременять себя его чтением. Тем не менее я буду рад, если он разделит со мной мою благодарность.

Когда я начинал писать первые страницы этой книги, я даже в самом фантастическом сне не мог представить себе, что заканчивать ее буду, живя в другой стране и не имея возможности вернуться на Родину в обозримой перспективе.

В наш век, когда потоки русских людей вслед за потоками нефти и газа устремляются на Запад и на Восток, я оказался в политической эмиграции помимо своей воли, да, в общем, и без особого повода. Мое участие в качестве защитника в «деле Hermitage», а позднее и в «деле Магнитского» оказалось несовместимым с дальнейшим пребыванием в России.

В отличие от самого Сергея Магнитского, категорически отказавшегося уехать, я принадлежал к тому поколению, которое не испытывало иллюзий по поводу перспектив борьбы с полицейским произволом и беззаконием в России. Слишком свежи были воспоминания о советском прошлом и слишком скоротечным был опыт жизни в свободном (хотя бы внешне) обществе.

Думая о родных и близких, я счел необходимым принять предложение об эмиграции, которая, как война, разделила мою жизнь на «до» и «после», на «там» и «здесь». Хотя где у меня «там», а где – «здесь», я путаю до сих пор, три года спустя после отъезда.

Оказавшись, по меткому выражению Довлатова, русским литератором, отделенным от своего читателя двумя с половиной тысячами километров, я более всего страдаю от того, что лишен возможности непосредственного восприятия русской действительности, которое имеет для русского юриста и философа не меньшее значение, чем для писателя. И если при этом мне удается сохранять живую связь с моей страной и народом, то во многом благодаря людям, которым я хочу посвятить несколько строк.