Республиканские Коммандо. Огневой контакт - [58]

– Относительно, – подтвердил Дарман и чувствительно стукнул своим "мечом" ей по голени.

– Ай! Ты…

– Давайте. На полную, – Дарман увернулся от дикого и бесконтрольного выпада. – В нападение.

На этом она всегда спотыкалась – на тонкой грани между приложением всех возможных сил и ослеплением яростью. Про это следовало помнить. Это больше не было игрой.

Девушка атаковала широким взмахом справа налево, с силой ударив по его оружию; столкновение отдалось в локтях и запястьях, заставив Дармана перенести вес на отодвинутую назад ногу. Три более быстрых взмаха – справа, справа, слева – и сразу же затем один неожиданный удар вниз. Он пришелся между шеей и плечом; если б в руках Этейн был настоящий меч, она бы рассекла клона надвое.

Раздался отвратительный треск. Этейн впервые увидела боль на лице клона; она мелькнула мгновенной гримасой, но девушка мигом почувствовала отвращение к себе.

– Извини, – сказал она, но коммандо надвинулся на нее и вышиб палку из рук девушки.

– Когда есть преимущество – надо давить, – сказал Дарман, потирая шею. – Я никогда раньше на работал энергетическим клинком, и Силы у меня нет. Но я знаю, когда надо бить изо всех сил.

– Я знаю, – ответила Этейн, осматривая голень и переводя дыхание. – Я тебе не повредила?

– Ничего серьезного. Хороший удар.

– Я не хотела бы тебя свалить, когда могу тебе еще пригодиться.

– До сих получалось неплохо, коммандер.

– Как у тебя это получается, Дарман?

– Что? Драться?

– Убивать и оставаться бесстрастным.

– Обучение, думаю. И нечто от Джанго Фетта, что позволяло ему оставаться… бесстрастным.

– Ты на тренировках когда-нибудь боялся?

– Почти всегда.

– А тебя когда-нибудь ранили?

– Больно было всегда. Остальные – умирали. Вот так и учишься; боль учит тебя стрелять инстинктивно. Вот почему инструкторы начинали обучение с симуляторов, которые ранили без серьезного ущерба. Потом мы переходили на боевые заряды.

– Сколько тебе тогда было?

– Четыре. Может, пять.

Она этого не знала; мысли заставили Этейн содрогнуться. Она не помнила, чтобы кто-то из джедаев погибал на тренировках; она словно заглянула в иной мир.

Девушка подобрала палку и сделала несколько медленных движений, задержав взгляд на кончике.

– Мне сложно воспринять это ускоренное взросление.

– Каминоанский промышленный секрет.

– Я хочу сказать – мне сложно привыкнуть к тому, каким ты кажешься, и что можешь сделать и… ну, и то, что у тебя меньше опыта в обычной жизни, чем даже у падавана.

– Сержант Скирата говорил, что мы его ставим в тупик.

– Ты часто о нем вспоминаешь.

– Он учил мой отряд, а также отряды Найнера и Фая. Наверное, потому нас и объединили, когда наши братья погибли.

Этейн устыдилась. В нем не было никакой жалости к себе.

– А что с тобой будет через тридцать лет, когда ты станешь стар для войны?

– Я умру задолго до этого.

– Звучит слишком уж фаталистично.

– Я имею в виду, что мы стареем куда быстрее вас. Нам говорили, что конец для клонов милосердно быстр; медленных солдат убивают. Я даже представить не могу лучшего времени для смерти, чем то, когда я больше не буду лучшим.

Этейн не хотелось ничего слышать о праве на смерть. Смерть была слишком легкой и частой, как будто она не имела значения и последствий. Девушка чувствовала, как Сила искажается вокруг нее – не обычный ритм жизни, каким он должен быть, но хаотичное разрушение. Она понимала что не может это ни принять ни изменить.

– Считается, что мы – миротворцы, – устало сказала Этейн. – Это мерзко.

– Но война есть всегда. Ничего не изменится, если ее называть "миротворчеством".

– Разница есть, – ответила Этейн.

Дарман сжал губы, глядя мимо нее, словно повторял в уме что-то сложное.

– Сержант Скирата говорил, что гражданские ничего не понимают, и для них нормальны высокие идеи о мире и свободе, пока в них самих не начнут стрелять. Он говорил, что ничто так не прочищает мозги, как факт, что кто-то пытается тебя убить.

Это шокировало Этейн. Она подумала – было ли это лишь выпущенным на волю воспоминанием, или мягким упреком ее принципам? Дарман, кажется, был способен и на то, и на другое. Она все еще не освоилась с его двойственностью – убийцы и невинного, солдата и ребенка, образованного умницы и мрачного юмориста. Похоже, что из-за оторванности от нормальной жизни, он проводил куда больше времени за самоанализом, нежели она сама. Этейн попыталась представить, каким жестким должен быть опыт от внешнего мира, чтобы он изменился.

Она убила всего одно живое существо. И это ее определенно изменило.

– Пойдем, – сказал клон. – Восходит солнце. Высушит одежду.

Сейчас определенно была осень. Туман покрыл пригород, словно море; в провисшем навесе, натянутом над их убежищем, собралась лужица, и Дарман собрался вылить ее но остановился.

– Что это такое? – спросил он. – Я их и на реке видел.

Рубиновые и сапфировые насекомые танцевали над поверхностью лужи.

– Дневнокрылы, – сказала Этейн.

– Я никогда не видел таких цветов.

– Они выводятся и летают день, и умирают к вечеру, – сказала она. – Краткая, но славная жизнь…

Ее голос затих, и Этейн ужаснулась собственной бесчувственности. Она начала искать слова для извинения, но, похоже, что Дарману оно не требовалось.