Республика попов - [17]

— Может, поедете с нами в город? — спросил он еще для очистки совести.

— Да нет, — задумчиво сказала она.

Томаш слишком легко примирился с этим.

2

Гимназия, маленькая фабрика ученых людей, давно работала — пятую неделю после каникул. Работала, жужжала на всех этажах, за всеми дверями и окнами единой патриотической молитвой, единым гомоном. Директор Бело Коваль, как говорится, бдительно следил, чтобы ничто не нарушало плавный ход обучения, и часто напоминал учителям об их обязанностях. Томаш Менкина испытал это на себе в первый же день. Он приехал утренним поездом, каким ездили гимназисты из Кисуц. Чемодан оставил на вокзале. Думал — представится директору, подыщет меблированную комнату и только после этого, на следующий день «начнет рубиться» по солдатскому выражению. Но человек предполагает, а вышло-то совсем не так. В первый же день обучающая фабричка втянула его в свои шестерни и порядком перетряхнула. Не успел он толком представиться коллегам, собравшимся в учительской, и поздороваться с Дариной Интрибусовой, с которой познакомился еще летом у директора, когда являлся по назначению, — как уже набросились на него учителя, заменявшие его, пока он воевал, с радостью взвалили на него всю работу.

— Берите классный журнал, пан коллега. А вот и тетради. Сейчас у вас урок родной речи во втором классе… — наперебой говорили ему.

Он совсем потерял голову и все перепутал — от кого что следовало принять, кого слушать! Тогда ему все хорошенько растолковали, положили перед ним расписание. В списке преподавателей показали его фамилию и его цвет. Зеленые полоски в окошечках расписания обозначали, в каком классе и когда у него урок. Томаш Менкина блуждал еще где-то в Польше, за Дунайцем, а в гимназии за ним уже закрепили уроки, классы, обязанности — и там хоть возвращайся учитель с войны, хоть нет, сопротивляйся Польша или капитулируй сразу. Менкина был принят в учительское сословие, стало быть, и крутись — пусть пока что на бумаге — одним из колесиков в плавном беге обучения…

Едва Томаш кое-как навел порядок в собственных мыслях и в ящике стола, переваривая все, что навалили на него коллеги, как звонок призвал его в класс. Учителя поднялись с первым звонком — то ли привыкли, то ли такие уж были дисциплинированные. А он что? Страх объял Томаша. Что скажет он второклассникам? Впервые ведь войдет к ним… Он остановился у окна. В самом деле, что сказать, как начать урок? Но в окне он не нашел никакого ответа, не увидел за ним ничего мудрого. Ну, пока дойдет до своего класса на первом этаже, авось что-нибудь придумает…

В коридоре уже стоял директор.

— Пан коллега, помножьте минуты вашего опоздания на количество учеников в классе, которые ждут вас. — Человек добрый, директор, делая этот выговор, смотрел на него с упреком, но как-то неопределенно, и лишь после этих слов подал руку. — Если вы так будете понимать свой долг по отношению к юношеству, то я уверен, вы будете точны и пунктуальны, — закончил директор, тщательно выговаривая все слоги, будто обращался к тугоухому; руку Томаша он держал в своей чуть влажной руке. — Однако, добро пожаловать с польской войны, коллега! — Лицо директора сейчас же расплылось в доброй улыбке, которая открыла много испорченных зубов. — Вы, конечно, исполняли свой долг, но и мы не бездельничали. Процесс обучения требует…

Уроки в двух первых классах и в четвертом немногого стоили. Если б Томаш множил потерянные им минуты на количество учеников, то вред первого же дня оказался бы огромен. Много было потерянных минут, много пар детских глаз, устремленных на него в ожидании, — что-то скажет этот новый учитель, этот новый, с иголочки, человек. Он сказал им свою фамилию, сказал, что вернулся с войны и будет их теперь всегда учить, чтоб они чему-нибудь да выучились. Изумление детей тем, что он невольно рассказал им, автоматически перешло и на него самого. У детей еще очень живо было впечатление от моторизованных армий, прокатившихся через Словакию. Невероятно: с войны перенестись прямиком в класс, чтобы начать невинную мирную работу. Изумленные детские глаза, настойчивые расспросы.

— Пан учитель, это правда, что Польша исчезла с карты Европы? — спросил мальчик по имени Янко Лучан, глядя прямо в глаза Томашу.

Учитель и ученик почувствовали взаимную симпатию. Мальчик своим прекрасным открытым взором предлагал дружбу — и вместе с тем невольно угрожал: скажите правду — или… распоследний вы будете человек! Мальчик требовал немало. Сам фюрер выкрикнул в эфир: «Польша исчезла с карты Европы!» И он, учитель, должен был сейчас заявить, что глава империи говорит неправду.

Класс притих, напряженно ожидая, как справится с таким вопросом новый учитель. Менкина улыбнулся, как бы говоря: «Ох, ребята, не надо меня так экзаменовать!» Этого было достаточно. Дети перевели дух, зашевелились за партами. А тут уже другой мальчик подоспел на помощь учителю:

— Никакая страна не может исчезнуть, хотя бы и Польша. Правда, пан учитель?

— Правда, дружок, страна исчезнуть не может. И народ не может. Весь польский народ теперь всего лишь в плену у немцев.