Республика попов - [13]
Большой американец встал, чтобы нагляднее изобразить безбрежные хляби морские. Одной ногой в лавку уперся, наклонился вперед, будто в лицо ему дует сильный ветер; руками словно подобрал воздух. Безбрежные воды сливались с небесами… Молча постоял он в такой позе. Ушла в пучину статуя американской свободы. Исчезли из виду берега. Большой американец огляделся вокруг. Взмахнул руками:
— Вода, одна вода ходила со всех сторон…
И по лицу его было видно, как ходила вода ходуном. Он выпрямился вдруг, коснувшись неба. Руки упали. Он был один посреди океана. Он был в руках божьих.
— «Когда Ты море преграждал, я был с Тобою», — возвышенным тоном прочитал Ян стих из «Часов к непорочному зачатию девы Марии». Мать Томаша певала этот стих.
«…Имя твое разлито как масло, роза благоуханная среди терний, безгрешно зачавшая царица ангельских сонмов», — продолжил про себя Томаш.
— А два миссионера из Моченка, с крестами-то в руках, все бродили по палубе. Чтоб и я, значит, молился. Мол, в английских водах можно налететь на мины. И летчики нас будут бомбардировать. Но я-то знал — со мной ничего не случится. Матушка явились, чтобы сказать мне — последняя карета, мол, дожидается меня в порту. Я-то понял. Ну скажи, Томаш, что могло со мной случиться? С добрым человеком ничего случиться не может. Добрый человек никогда не затеряется, не иголка в сене — запомни это, сынок.
Большой американец сел. Глубокая тишина стояла вокруг. Ни разу он еще не рассказывал так о своем путешествии. А он, собственно, рассказывал племяннику, вернувшемуся с польской войны.
— Но нам все-таки грозила большая опасность, твоя мать уже знает. Пароход пришел не в Бремен, как следовало по расписанию. Мы обогнули все острова Великобритании и бросили якорь в маленьком норвежском порту, не помню названия. А потом повезли нас в автобусах. Через Каттегат и Скагеррак на небольшом суденышке переплыли в Данию. Но об этом, Томаш, я в другой раз тебе расскажу. Теперь ты рассказывай, что пережил на войне.
— Не знаю, что и рассказать, — неохотно промолвил Томаш. — Болтались мы по Спишской области… А только Польши нет. Раз как-то вырвался я из Нового Тарга — поглядеть. Не знаю. Об этом не расскажешь. Одно только — нет Польши. Не нуждались немцы в нашей помощи. И пусть себе сами побеждают. Нечего нам лезть к ним в зад. И зачем только нас понесло в эту войну. Бр-р, гнусность! — Томаш передернулся и руки стряхнул, будто были они у него обрызганы кровью.
— Да уж, эти немцы делают, что хотят, — заметил Якуб Муртинов.
— Верно, не стало Польши. Как корова языком слизнула, — сказал Павел из Тридцатки. — Видел я из корчмы, что в Часнохе. Польские таможенники ходили по насыпи — нарядные, в новой форме. Будто на смерть вырядились. А немцы как повалят от Лесковой! Поляки и знать ничего не знали. Один — дородный такой краснорожий мужик — при первом же выстреле будто пополам сломался. Остальные к речке бросились. Всех их перестреляли в овсах. И все — будто отрезало: больше ни одного выстрела. Страшная, верно, сила была, коли поляков враз сломила…
О польской войне в два счета отсняли фильм. А так как очень спешили подсказать народу, что он должен думать о польской войне, то кинопередвижки Службы проката с пылу с жару повезли эту ленту в приграничные селения. В родной деревне Менкины автобус кинопередвижки подкатил задом к окну школы, школьную доску превратили в экран.
Американцу интересно было, что пережил на войне племянник. И Томаш не хотел упустить киносеанс в родной деревне. По крайней мере получит общее представление о войне, в которой участвовал.
«Фюрер предложил Польше великодушное решение», — говорил диктор на фоне сменяющихся кадров. От Данцига к Восточной Пруссии пробежала черная черта, рядом с ней — другая. Это был Коридор. «Фюрер гарантировал неприкосновенность польской границы на двадцать пять лет. Поляки ответили тем, что Рыдз-Смиглы и президент Мосьцицкий объявили мобилизацию. Они подняли против германской империи три с половиной миллиона солдат, одиннадцать дивизионов бронетанковых войск и тысячи самолетов». На экране клубы дыма окутали сельскохозяйственные строения. «Усадьбы крестьян немецкого происхождения были подожжены». Мелькнули на полотне бьющий фонтан, Нептунов трезубец, ратуша, дома с высокими острыми кровлями. «В Данциге польские таможенники забаррикадировались в здании почты. В Вестерплатте под Данцигом поляки устроили склад боеприпасов. В польских городах были обнаружены плакаты, призывавшие поляков к походу на Берлин. Такая великая держава, как Великогерманская империя, не могла долее терпеть подобных провокаций».
«Поэтому 1 сентября 1939 года германские вооруженные силы перешли в контрнаступление».
Карту Польши закрыл увенчанный короной орел. Большой орел на плоскости карты распался на мелкие овалы. На каждом овале сидел маленький орел в короне. Орлы расположились вдоль западной и северной границ на карте. Так дробились польские войска. Овалы прокалывались и отодвигались стрелами. Это наступали германские войска. Со стороны Словакии стрел не было. Бесконечная лавина танков валила по дорогам из Восточной Пруссии. Пыль поднималась за ними. У американца запершило в горле как бы от пыли. Скрипели стулья — зрители содрогались от грохота танков.
Место действия новой книги Тимура Пулатова — сегодняшний Узбекистан с его большими и малыми городами, пестрой мозаикой кишлаков, степей, пустынь и моря. Роман «Жизнеописание строптивого бухарца», давший название всей книге, — роман воспитания, рождения и становления человеческого в человеке. Исследуя, жизнь героя, автор показывает процесс становления личности которая ощущает свое глубокое родство со всем вокруг и своим народом, Родиной. В книгу включен также ряд рассказов и короткие повести–притчи: «Второе путешествие Каипа», «Владения» и «Завсегдатай».
Благодаря собственной глупости и неосторожности охотник Блэйк по кличке Доброхот попадает в передрягу и оказывается втянут в противостояние могущественных лесных ведьм и кровожадных оборотней. У тех и других свои виды на "гостя". И те, и другие жаждут использовать его для достижения личных целей. И единственный, в чьих силах помочь охотнику, указав выход из гибельного тупика, - это его собственный Внутренний Голос.
Когда коварный барон Бальдрик задумывал план государственного переворота, намереваясь жениться на юной принцессе Клементине и занять трон её отца, он и помыслить не мог, что у заговора найдётся свидетель, который даст себе зарок предотвратить злодеяние. Однако сможет ли этот таинственный герой сдержать обещание, учитывая, что он... всего лишь бессловесное дерево? (Входит в цикл "Сказки Невидимок")
Героиня книги снимает дом в сельской местности, чтобы провести там отпуск вместе с маленькой дочкой. Однако вокруг них сразу же начинают происходить странные и загадочные события. Предполагаемая идиллия оборачивается кошмаром. В этой истории много невероятного, непостижимого и недосказанного, как в лучших латиноамериканских романах, где фантастика накрепко сплавляется с реальностью, почти не оставляя зазора для проверки здравым смыслом и житейской логикой. Автор с потрясающим мастерством сочетает тонкий психологический анализ с предельным эмоциональным напряжением, но не спешит дать ответы на главные вопросы.
Удивительная завораживающая и драматическая история одной семьи: бабушки, матери, отца, взрослой дочери, старшего сына и маленького мальчика. Все эти люди живут в подвале, лица взрослых изуродованы огнем при пожаре. А дочь и вовсе носит маску, чтобы скрыть черты, способные вызывать ужас даже у родных. Запертая в подвале семья вроде бы по-своему счастлива, но жизнь их отравляет тайна, которую взрослые хранят уже много лет. Постепенно у мальчика пробуждается желание выбраться из подвала, увидеть жизнь снаружи, тот огромный мир, где живут светлячки, о которых он знает из книг.
Посреди песенно-голубого Дуная, превратившегося ныне в «сточную канаву Европы», сел на мель теплоход с советскими туристами. И прежде чем ему снова удалось тронуться в путь, на борту разыгралось действие, которое в одинаковой степени можно назвать и драмой, и комедией. Об этом повесть «Немного смешно и довольно грустно». В другой повести — «Грация, или Период полураспада» автор обращается к жаркому лету 1986 года, когда еще не осознанная до конца чернобыльская трагедия уже влилась в судьбы людей. Кроме этих двух повестей, в сборник вошли рассказы, которые «смотрят» в наше, время с тревогой и улыбкой, иногда с вопросом и часто — с надеждой.