Республика - победительница - [49]

Быть может, Виткевич и был прав.



После победной сентябрьской кампании польская дружба с Венгрией обрела характер первой свадебной ночи. Когда еще до войны венгерский регент Миклош Хорти посещал Республику, польские средства массовой информации испытывали любовный амок. "ИЕК" от восхищения из штанов выскакивал: советовал "открывать ворота Барбакана", вешать венгерские флаги т "приветствовать венгерских господ". Не хватало лишь жаркого призыва к общепольскому забою свиней и устройству приветственных пиров от Тернополя до Гдыни. В общем же – вулкан аффекта к венграм походил на национальное сумасшествие.

Проявлений громадного чувства было больше, в том числе и раньше, в совершенно реальной истории. Когда перед войной решались судьбы Чехословакии, и Польша положительно подошла к проблеме возврата Венгрии тех ее территорий, где доминировало венгерское меньшинство, то по улицам Будапешта от радости носили портреты Адольфа Гитлера, Бенито Муссолини и – что уж поделать – Игнация Мосцицкого. Когда венгры усмирили длящуюся один день, независимость-поденку Карпатской Руси ("Карпато-Украины") и таким образом обрели совместную границу с Польшей, была выпущена серия радостных плакатов, на которых польские и венгерские солдаты подают друг другу руки над карпатскими вершинами.

После войны ничего не изменилось. Варшава хорошо помнила, что Хорти не позволил Гитлеру, хотя и был его союзником, применить против Польши хотя бы клочок венгерской территории, к тому же поставил вопрос ребром, поскольку стал угрожать вооруженным сопротивлением, аргументируя, что действовать против Польши венграм не позволяет "национальная честь".

Потому-то Польша и поддерживала дружбу с Венгрией и после триумфа над Германией. И как раз именно ей она доверила заботу над южным флангом Междуморья. Понятное дело, Варшава не могла привести к повторному приклеиванию к Венгрии Трансильвании (по Трианонскому договору принадлежащей Румынии) или же Воеводины и Хорватии (по тому же договору принадлежащие Югославии). Во-первых, у Польши не имелось такой силы; во-вторых, на такую перетасовку не согласились бы союзники (хотя Польша их к этому уговаривала, аргументируя, что таким образом были бы успокоены этнические отношения в Центральной Европе), а в-третьих, в довоенных границах Румыния и Югославия были крупнее и сильнее Венгрии и – в качестве союзников – представляли собой большую ценность. Так что Польша поддерживала сердечные отношения с Бухарестом и Белградом, только обе эти столицы прекрасно знали о польско-венгерских симпатиях. Потому Чехия – вместе с Югославией, Румынией и теми кругами в Словакии, которые перестали быть довольными конфедерацией с Польшей (а эти круги на удивление быстро набирали силу, поскольку стереотипный "восточноевропейский" бардак, царящий в совместном государстве, и самоуправство поляков в Словакии сделались просто легендарными) – образовали внутри Междуморья тихую и тайную "малую антанту". Направлена она была, в основном, против Венгрии, но и, в какой-то мере, против Польши. С этой "малой антантой" завязали симпатию Лужица (по тем же причинам, что и Словакия), а так же окрестные немецкие государства, образованные на развалинах Рейха. С "малой антантой" робко начала заигрывать и Россия.



Тем не менее, государства Междуморья сделались достаточно мощным хозяйственным объединением, в котором неплохо управляла развитая Чехия. Эта страна оказалась связником между очень "руританским"[68] Междуморьем и немецкоязычной Центральной Европой, с которыми она, впрочем, в большинстве отношений, она имела гораздо больше общего, чем с материнским блоком. Все это приводило к тому, что Прага, правда, подкапывалась под совместным проектом, только рытье это не было горячечным. Скорее, pro forma и на всякий случай.

"ТРЕБУЕМ КОЛОНИЙ ДЛЯ ПОЛЬШИ"

Победившая Польша, как и до войны, требовала для себя колоний. И гораздо громче, чем раньше. Понятное дело, как и тогда, страна делала вид, что вопрос здесь не в одном только престиже: делались попытки обосновывать потребность владеть колониями экономически. Во всяком случае, существовал Научный Институт по Исследованиям Эмиграции и Колонизации, а в 1930 году Морская и Речная Лига, организация с довольно локально звучащим названием, превратилась в мировую Морскую и Колониальную Лигу. Именно эта, насчитывающая около миллиона членов организация громче всего требовала для Польши "колоний". С этой целью организовывались демонстрации и пикеты. Причин, по которым Польша обязана иметь колонии, перечислялось множество: коммерческий обмен с колониями должен был привести в ход польскую экономику, а эмиграция в колонии – снизить безработицу.

С колониями в межвоенной Польше было так:

Вскоре после Первой мировой войны зазвучали голоса, требующие от Лиги Наций признать для Республики некоторых колоний, принадлежащих ранее побежденному вильгельмовскому Рейху: точно в такой же пропорции, у какой часть германских земель досталась Польше по Версальскому трактату. И все это с прицелом на Камерун, поскольку именно там путешественник Стефан Шольц-Рогозинский в рамках декларируемой польской колониальной активности основал когда-то плантацию какао (кстати, упомянутая колониальная активность Рогозинского, прибавим, жарко поддерживалась Генриком Сенкевичем и Болеславом Прусом). Следует прибавить, что не только у Польши имелась такая идея: сугубо сухопутная Чехословакия, к примеру, требовала, чтобы ей признали от Германии Тоголенд (нынешнее Того и часть Ганы).