Репин - [70]
А Стасов бомбардирует Репина письмами, стараясь направить на путь истины, чем выводит его из себя, вызывая на резкий отпор.
«…Написали Вы мне „с три короба“ понуканий и возбуждений, основанных на каких-то слухах и россказнях нелепых (это мне, как к стене горох). Должен Вам сказать, что я не заснул и не обленился, я работаю по-прежнему и если оставил на время „Чудотворную икону“, это потому, что есть и другие вещи, не менее интересные и более просящиеся к скорейшему выполнению. „Икона“ может подождать годика два-три (чтобы не надоедать с одним и тем же…)»>[366]. Сам начинавший порою побранивать Москву за разные «пакости», он горячо возражает Стасову, все еще иронически относящемуся к «пресловутому» переезду Репина в Москву и предпочтению ее Петербургу и не упускающему случая поязвить на счет «большой деревни», «провинции», «грязи» и пр. Репин защищает Москву, ее климат, свет, солнце, противопоставляя их Петербургу — болотному, темному… «Правда, интеллигенции здесь мало, — оговаривается он, — да ведь и в Питере ее не бог знает сколько»>[367].
Яблоки и листья. 1879. ГРМ.
Между тем Крамской побывал в Москве и видел у Репина «Чудотворную икону». Конечно, по возвращении в Петербург, он рассказал Стасову о том впечатлении, какое на него произвела картина, хотя и далеко неоконченная, но уже значительно продвинувшаяся. Стасову и досадно и не терпится: очень не любит он, чтобы до него видели другие. И разумеется, новые упреки и понукания так и сыплются. Репин отвечает на них:
«Крамской, действительно, восторгался „Чудотв[орной] иконой“, но мне кажется, он преувеличивает. А картину я не бросаю, и еще не дальше, как третьего дня и сегодня, писал к ней этюды, интересный субъект попался. Вообще в Москве я работаю много и с удовольствием: при квартире у меня довольно большой с[а]дик, и я пишу в нем этюды на солнце и на воздухе. Уж таких удобств в Питере мне не найти»>[368].
На следующий день он посылает Стасову новое письмо, вдогонку, прося его прислать фотографию портрета царевны Софьи из альбома «выставки»>[369]. Стасов медлит с высылкой, и он через две недели вновь напоминает о своей просьбе, а в октябре просит прислать костюм для царевны: «Со дна моря достаньте», — прибавляет он. Дно моря оказывается, впрочем, не слишком глубоко: «…в гардеробе Мариинского или Александринского театра… Я бы желал только, чтобы оно было белое, — штоф, шелк[овое] или мелкими восточными узорами по белому или беловатому фону…»>[370]. Вот еще несколько реплик из репинских писем к Стасову по поводу «Софьи»:
«Софьей я теперь очень занят (недавно скопировал в Новодевичьем монастыре великолепный ее портрет)»>[371].
«Лица Софьи я все еще не оканчиваю и думаю, что глаза Петра мне кое-что дадут». Репин просит прислать ему фотографию портрета Петра, найденного в Сербии>[372].
Кто-то, бывший в репинской мастерской, передавал Стасову, будто Софья судорожно опирается у него о стол.
«Софья у меня никогда судорожно не опиралась о стол, это говорящий сочинил»>[373].
«…Я на Вас сердит, я даже не хочу Вам писать, что кончаю свою „Софью“; осталось несколько штрихов, уже второстепенных, главное кончено. Через две недели пошлю ее в Питер. Жаль, картина очень пожухла, а лаком крыть еще рано. По первому впечатлению не судите, в картину надобно вглядеться и не особенно долго. Интересно мне, очень интересно, что Вы скажете, какое она на Вас произведет впечатление… Я сделал здесь все, что хотел, почти так, как воображал»>[374].
П. С. Стасова, жена Д. В. Стасова, 1879. ГРМ.
В. П. Щеголенков, сказитель былин. 1879. Музей «Абрамцево».
О том же он пишет на следующий день П. П. Чистякову:
«Согласно Вашему желанию уведомляю Вас, что „Софья“ моя окончена, или почти окончена, осталось кое-что, пустяки — через две недели от сего дня посылаю ее в Питер на Передвижную выставку. Дорого бы я дал за удовольствие и пользу показать ее теперь Вам и послушать, что Вы скажете… Прошу Вас напишите мне, когда увидите на выставке, Ваше откровенное мнение.
Картина теперь страшно пожухла, а для темной картины это особенно невыгодно; но при всем при этом должен признаться, что ни одна из моих прежних картин не удовлетворяла меня так, как эта; эту мне удалось сделать очень близко к тому, как я ее воображал, и даже закончить, насколько я мог»>[375].
Но оказалось, что он ее все еще не закончил:
«…Странное дело, — пишет он Стасову неделю спустя, — когда я написал Вам, что картина кончена, тут-то и пошла работа, то там, то сям…
В Питер я не еду, поручу Куинджи поставить картину свою»>[376].
Репин явно нервничает. За время усиленной работы нервы расшатались. Он ждет суда. Даже боязно самому ехать в Петербург: пусть говорят, пишут, издали как-то легче воспринимать самые жестокие нападки, которых он, видимо, ожидает и к которым готовится.
Первый удар он получает от самого близкого человека — Стасова, который пишет ему прямо с выставки, высказывая, как всегда, с полной откровенностью свое мнение: увы, картина его не удовлетворила ни с какой стороны. На это письмо Репин отвечает еще в довольно спокойном тоне:
«Из Вашего письма с выставки, котор[ое] я получил только в воскресенье вечером, и из заметки в „Новом врем[ени]“ по поводу открытия двух выставок вижу, что „Софья“ моя Вас не удовлетворяет. (Может быть, она неудобно поставлена?)»
