Рено идет на охоту - [3]
Это было словно сигналом, по которому пробудился мозг Рено, а вслед за тем — и небо, и воздух, и все, что дышит. Он удивился, как это он раньше не замечал необычайного обилия звуков. Быть может, потому, что они заглушали друг друга? А быть может, они возникли только сейчас.
Влаге надоело затоплять землю, и она сгустилась — из жемчужной ванны, из молочного тумана в свете рыжеватых полос возникло множество маленьких шариков, трепеща оседавших на всем — вплоть до самых крошечных веточек; подобные клочкам мокрой ваты, они непрерывно дрожали, и из них — словно из переполненной чаши — торопливо точилась звонкая капель. Хрустальные капли разбивались при падении, рождая новых певцов, которые перепрыгивали с сучка на сучок, с ветки на ветку, прорезая неоформившимися тельцами листву, — крошечные сподвижники урожая мелькали перед глазами Рено.
Апрель наполнил щебетаньем гнезда. Даже из самых маленьких кустиков неслись призывные трели, щелканье, пересвист; птичий гомон рвался из чащи строевого леса, окружавшего поместье, словно луч солнца, прорывающийся в полдень сквозь гряду туч.
Как бы поддразнивая Рено, где-то рядом во все горло заливался маленький взъерошенный комочек. Его головку украшало горделиво заостренное подобие капельницы. Рено шагнул к кусту, где появилось это существо. Зазвенела в ускоренном, почти исступленном ритме капель. Еще один шаг — и, в стремительном полете обернувшись пятнышком тумана, пташка исчезла в боярышнике.
Какой инстинкт помог этому крошечному комочку пробиться сквозь густые колючие заросли? Откуда черный глазок, величиной с булавочную головку, следил за врагом? И врагу захотелось это узнать. Выставив вперед приклад, он ринулся в заросли. В каком-то водоеме, должно быть, образовалась пробоина, и ледяные капли, словно град острых иголок, осыпали Рено; выпрямившаяся, точно на пружине, гибкая ветка ударила его, оставив на лице и руках несколько колючек, а кругом все зашуршало, поднялся пронзительный гомон, и куст опустел. Вокруг Рено захлопало множество крыльев, засвистел разрезаемый ими воздух. Охотник рассмеялся.
Четырежды размеренно крикнул зяблик. Прямо над головой охотника, в кусте акации, запел щегол; трель его взвивалась вверх, спускалась, снова поднималась — так путник наклоняется к источнику, пьет и шагает дальше. Отряхиваясь от колючек, Рено вскинул голову: он успел заметить задранный в небо клювик и округлую желтовато-малиновую грудку, раздувавшуюся от пения. Тем временем поднялся легкий ветерок, и птица сразу превратилась в пестрый комочек взъерошенных перьев. Медленно скрестились две ветки. Когда же они раздвинулись и снова показалось небо, видение исчезло. Его унесло дыхание зари.
Целый лес задранных кверху остреньких носиков, ливень щебета, град росы, каплями стекающей с клювиков… Внимание охотника привлекли воробышки и малиновки. Он продолжал свой путь в низину. С листьев сбегали каскады воды, каскады перьев низвергались с ветвей, каскады мелодий изливались из горла какой-то птицы. Мир пернатых пробуждался. Три траурно-черные птицы спешили к полю, засеянному пшеницей; они тяжело хлопали крыльями. Одна из них каркнула — точно упали проржавевшие железные стружки.
Сквозь листву орешника проглянуло дальнее поле. Земля цвета венецианской киновари казалась врезанной в раму из ветвей. Рено остановился.
Гора, с которой он только что смотрел вниз, в долину, теперь была над ним. Тополя будто выросли; казалось, на их кронах покоится дневной свет. Словно по неуловимому сигналу гонга, на востоке появились новые краски; они насытили собой свет дня и, смешавшись с ним, угасли. Ирисы раскрывали свои причудливые уста. Дымка рассеивалась. Плотная сероватая пелена еще обволакивала вдали контуры лугов с вклинившимися в них вспаханными полями.
Внезапно в лесу раздалось два резких удара по дереву: это дятел возвещал о начале своего трудового дня; теперь его сухое постукивание не прекратится до самого вечера. Дятел смолк, а потом опять размеренно застучал, побуждаемый необходимостью труда и потребностью труженика.
Красноватая горлица, с отороченными белым крыльями, пролетела над самой землей и вскоре исчезла, слившись с рыжеватой пашней. Некоторое время спустя послышалось ее воркованье над оцепенелой ольхой — и от дерева, еще окутанного туманом, вдруг словно повеяло теплом.
И в ту же минуту закуковала кукушка: далеко это было или близко — трудно сказать; ее меланхолическая песнь зазвучала сразу со всех сторон, и в симфонию утренней зари вплелась мелодия бесконечности. Тройная песнь — песнь труда, любви и молчания — предшествовала наступлению дня, в котором царит человек.
Внезапно Рено увидел зайца.
И совсем не так, как он думал.
Поле представляло собой длинный покатый прямоугольник: с одной стороны — луг, с другой — замшелые скалы, вдали — заросли ясеня.
На противоположном конце поля, во фруктовом саду, над морем рыжеватых борозд среди яблонь возвышалась цветущая вишня. Рено окинул взглядом поле — все оно находилось менее чем в сотне шагов от дула его ружья.
Что-то вроде кочки на пашне привлекло его внимание. Вдруг кочка словно рассыпалась и волнами потекла по борозде; остановилась, вздрогнула, снова пустилась в путь — только уже в другом направлении; перемахнула через борозду, обнаружив при этом белый хвостик, и застыла у подножья вишни.
В романе «…и компания» Жан-Ришар Блок прослеживает историю еврейской семьи фабрикантов Зимлеров на протяжении восемнадцати лет. После поражения во франко-прусской войне Зимлеры, уроженцы Эльзаса, не пожелали оставаться под немцами и приобрели новую фабрику в городе Вандевре, одном из центров текстильной промышленности на западе Франции. В основе романа – история семьи Эрзогов, родственников жены Блока Маргерит. Картина получилась правдивая. Роман Блока – одно из первых значительных произведений о буржуазной семье, созданных в XX веке.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.