Ренегаты тёмного тысячелетия - [10]

После того, как мы избежали рока Соты, битве предстояло продолжиться на борту нашего корабля.

Я родился на Беремине, самом малом и удаленном мире Сотарской Лиги. Казалось, что его никогда не следует принимать в серьезный расчет, однако именно так дело и обстояло — это было очевидно, хотя никто об этом открыто не говорил. Косы Императора держали один из своих многочисленных аванпостов для сбора дани в льдистых горах за равнинами, где обитали мои смертные сородичи, и еще до того, как я встретил свою десятую зиму, меня забрали в эту холодную твердыню, дабы я начал жить заново.

Я и мои товарищи-рекруты не ступали на нашу новую, приемную родину до становления полностью прошедшими инициацию боевыми братьями ордена. Я всегда гадал, было ли это сознательным умыслом — до последнего возможного момента держать низкорожденных на расстоянии, пока наши более удачливые кузены с Соты с первого дня службы процветали в тренировочных залах горы Фарос. То же самое происходило со всеми инициатами-иномирцами, что говорило о глубоко заложенном в культуре высокомерии, которое бередило мне душу с того мига, когда я впервые вдохнул родной воздух.

— Мы приветствуем вас, братья, — произнес капитан Пнагос, Магистр Рекрутов, на посадочной площадке Одессы. — Ваш путь был долгим, но теперь вы стоите рядом с прочими из нас как равные.

Равные.

Равенство. Сомневаюсь, что старый пес вообще знал значение этого слова. Он встретил нас в сопровождении почетного караула из скаутов — скаутов! — и объявил всех нас равными. По ту сторону забрала я скрежетал зубами, пока один из них не сломался.

Как же это было показательно — когда много десятилетий спустя я поднялся до командования Восьмой, то оказался единственным ротным офицером за более чем девять веков, который вырос не на родной планете ордена. К тому моменту Пнагоса уже не было, он был убит в ходе Ксиканской кампании, и его сменил магистр Левидис — очередной сотанец. Не могу отрицать, что был разочарован. Мне бы понравилось выражение лица старого Лагоса, когда я бы отказался от изукрашенной двуручной косы своего предшественника, а вместо нее принял от Берлина покрытый бронзой силовой топор и на его клинке принес клятвы капитана.

Равные…

Мигающие осветительные полосы отбрасывали в коридор впереди длинные тени. Митру и прочие удаленно перекрыли большинство основных магистральных проходов, заблокировав переборки, чтобы помешать врагу перемещаться между отсеками и провести атаку на собственных условиях.

Это было умно. Принимая во внимание обстоятельства, я не ожидал этого от него. Возможно, для него еще оставалась надежда.

Я быстро и тихо двигался обратно к транзитным конвейерам, откуда поступили первые панические сообщения о продолжении сражения. Исходя из расчета движений и распространения атаки, предполагалось, что это, скорее всего, была некая ксеноформа-убийца, проскользнувшая на борт вместе с проклятыми беженцами из северного жилого блока, или же в аварийном грузе, которые помещали на все возможные эвакуационные корабли. Сейчас уже было невозможно сказать наверняка. Слишком много хаоса творилось в последние часы, когда стала очевидна тщетность обороны планеты. Нам пришлось забирать все, что не было прикручено к полу, и направляться к точке сбора флота за краем системы. Отставшие из других рот — Третьей, Седьмой и Девятой — также доставили все, что собрали.

Я еще мог понять материальную часть: провизию, боеприпасы, даже скот. Но беженцы? Меня тошнило от надменности идеи, будто у простых людей Соты было что-либо, достойное спасения. Судьба ордена балансировала на лезвии ножа, крепость-монастырь была утрачена, и по последним оценкам оставалось едва ли две сотни космодесантников. Чем было ценно сохранить семьи мертвого мира?

Я не был нянькой, смотрителем за людьми-рабами. Я был убийцей. Палачом.

Я был Палачом.

И кроме того, оказали ли бы такое почтение любому из бессчетных прочих миров, которые теперь несомненно падут в тени Кракена по всей Сотаре и за ее пределами? Сочли бы их обычаи, историю и традиции достойными сохранения?

Мне было трудно в это поверить.

На платформе загрузки конвейеров я остановился в почти полном мраке и поочередно заглянул в каждый из открытых ангаров, чтобы удостовериться, что действительно один. Открытое пространство между небрежно расставленными контейнерами и погнутыми буксировочными клетями было усеяно мертвецами. Среди них было мало моих братьев-Кос, однако их кровь казалась самой яркой на тусклом покрытии…

Вспыхнули внутренние сенсоры доспеха. Со стороны ангаров правого борта приближалось несколько четких сигналов.

Я непроизвольно активировал разрывающее поле своего покрытого бронзой топора и, словно призрак, занял позицию у люка в переборке. Оружие светилось во мраке красным, словно тлеющие угли.

Я вспомнил первое убийство, которое совершил во время вторжения на ступенях Фароса. Чудовищное создание ростом в семь метров с грохотом поднималось по склонам горы к крепости-монастырю, отмахиваясь от попаданий лазпушек. Заряды тяжелых болтеров поглаживали его бронированный рогатый панцирь, словно легкий летний ветерок. Оно приближалось, прорываясь через систему обороны и с равной легкостью раздирая укрепленные огневые точки и броню боевых танков при помощи могучих и когтистых передних конечностей.