Ремонт человеков - [12]
Не получится, он не поймет, с чего это я такое устроила, наоборот — он что–то заподозрит, так что думай, думай, думай, говорю я себе и одеваю лифчик. Чтобы он вообще ничего не заподозрил — ведь я всегда хожу в лифчике, даже когда мы одни, только на ночь я снимаю его и трусики, если, конечно, нет месячных.
Я накидываю халат и прибираюсь в спальне.
И чувствую, что надо почистить зубы — во рту стало противно от выпитого коньяка.
Так что снова в ванную, но это уже все очень быстро, у меня мало времени, часа два, не больше, и ведь я еще ничего не надумала.
Я почистила зубы и мне стало легче. Под глазами нет черных кругов, краска смыта, я не красива, я не обольстительна, я просто такая, какая есть. Нормальная женщина. Пресловутый объект желания. Странное существо с отверстием между ног. Иногда мне кажется, что все они воспринимают нас лишь такими, чтобы при этом не говорили. О красоте души, необыкновенном уме и чувстве сострадания. Главное — чтобы была дырка и чтобы эта дырка давала. Дай, говорит он, и я покорно раздвигаю ноги. Или ложусь на бок и позволяю ему раздвинуть ноги самому. Вставить. Всунуть. Всадить.
Выпивший полбокала коньяка кусок мяса.
Это я про себя.
Это я сейчас — кусок мяса, в трусиках, лифчике и халате. Принявший душ кусок мяса, который очень хочет есть.
Если и предстоит быть убитой, то лучше — на сытый желудок.
Съесть пару бутербродов и выпить кофе. И думать, думать, думать.
В левой груди жжет, это просыпается резидент. Или резидентша. Я — резидентша, но мой кубик — резидент, тоже мужского пола. Он. Шпион. Это его кубик шпион, а мой — резидент. Он просыпается и жжет, он хочет, чтобы я побыстрее внедрила шпиона. Послала на задание.
Я смеюсь и иду на кухню.
Беру в холодильнике сыр, в хлебнице — хлеб.
Делаю два бутерброда и кладу их в микроволновку.
Пока она гудит, я делаю себе кофе. Нормальный, то есть, не быстрорастворимый. Варю себе сама кофе в маленькой турочке, которую он подарил мне два года назад — привез с Ближнего Востока, откуда–то с аравийского полуострова.
Есть такой полуостров — аравийский? Или нет? Вроде бы есть…
Кофе готов и бутерброды — тоже. Кофе, который варишь сама, мужского рода, быстрорастворимый — среднего, женского рода кофе нет, женского рода — я.
Тридцатишестилетняя дура, которую хотят убить.
И я совершенно ничего не могу придумать, я пью кофе, ем бутерброды и понимаю, что у меня начинается ступор. И вскоре он перейдет в истерику, очередную истерику, которых на сегодня хватит.
Я ставлю тарелку и чашку в мойку и иду в его кабинет.
В его святилище.
В его скромную мужскую обитель.
В его схрон.
Келью.
Крепость тире цитадель.
Женщинам, детям и собакам вход запрещен.
В нашем доме ни детей, ни собак.
Хотя могли бы быть и те, и другие.
Но ни детей, ни собак, одни женщины, причем — в единственном числе.
Одна женщина.
Это я.
И мне сюда вход тоже должен быть запрещен, но я плюю и иду в его кабинет, захватив с собой собственные сигареты.
Он курит очень крепкие, у меня от них сразу болит голова. Не начинает болеть, а именно болит, то есть — моментально, после первой затяжки.
И я курю свои, но обычно или в гостиной, или на кухне.
А он курит и в гостиной, и на кухне, и в кабинете.
Я смотрю на его стол и думаю, что будет, если я все же найду этот нож.
Я никогда не роюсь в его столе, но сегодня я не могу этого не сделать.
Ни резидент, ни шпион мне этого не простят.
В столе четыре ящика. Что сверху вниз — четыре, что снизу вверх — все равно четыре…
Я смотрю на часы. Он придет через два часа. У меня еще есть время, у меня все еще есть время, немного, но хватит, два часа для того, чтобы думать, думать, думать. Два часа для того, чтобы порыться в его ящиках и найти… Что–нибудь найти, что–нибудь такое, чтобы еще раз убедило меня в том, что он хочет меня убить. Если я найду это, то мне станет легче. Значит, я не просто сбрендившая баба, в свои тридцать шесть начавшая сходить с ума, значит, все это правда и я не зря пошла сегодня к Седому и второй шестигранный кубик еще пригодится.
Я открываю первый ящик, в нем ничего особенного — заполненная карточками визитница, несколько файлов с бумагами, его документы, мои — отдельно, его — отдельно, но все это действительно неинтересно, ящик, можно сказать, пуст, девственно пуст, когда он оттрахал меня в ванной моего собственно брата, то я давно уже не была девственницей, хотя кое–что девственное во мне оставалось, кое–что, что ему досталось, я никогда никому не признаюсь в том, какое место все это занимает в моей голове, хотя, может, это лишь потому, что я мучительно пытаюсь понять одно — ну почему он хочет меня убить…
Второй ящик. Если в первый я хоть иногда, но заглядывала через его плечо, то во второй — ни разу. Он просто не открывал его при мне. Никогда. Ни второй, ни третий, ни четвертый. Слабость и эйфория от коньяка уже прошли, как прошел и привкус во рту. Но мне хочется сесть, а еще лучше — лечь. Если я лягу, то не смогу рыться в ящиках. И я сажусь на пол, опускаюсь попой на ковер и зарываюсь с головой в ящик номер два.
В нем оказывается какая–то ерунда. В основном, проспекты. Из тех мест, где мы побывали с ним вдвоем и из тех, где он побывал один. И еще — фотографии. Из тех же мест. Те фотографии, что не нашли места в семейном альбоме. Остатки, не кондиция, фотографический брак. Но выбрасывать жалко и они лежат здесь. В другой день и в другом состоянии я бы с удовольствием их посмотрела, я бы вспомнила его и вспомнила себя, я бы вспомнила те места, где нам — я не могу этого исключить — когда–то было хорошо, но сейчас у меня не то настроение, да и просто нет времени, мне надо успеть до его прихода, а остается еще два ящика, третий и четвертый, первые два не дали никакого результата, обыск пока в пустую, визитница, бумаги, документы, фотографии, проспекты — ничего интересного.
В российской словесности Катя Ткаченко — фигура столь же яркая, сколь и загадочная. Ее `Любовь для начинающих пользователей` — современная история, рассказанная с невероятным драйвом и тонким пониманием психологии героев. Жаркое лето, провинциальный город у подножья заповедной горы. Молодая женщина и ее племянник попадают в круговорот тревожных и необъяснимых событий. Опасность приходит по Интернету, но преодолеть ее с помощью антивирусных программ невозможно: от героев потребуется все их благородство и душевная чистота.
Им по шестнадцать, жизнь их не балует, будущее туманно, и, кажется, весь мир против них. Они аутсайдеры, но их связывает дружба. И, конечно же, музыка. Ред, Лео, Роуз и Наоми играют в школьной рок-группе: увлеченно репетируют, выступают на сцене, мечтают о славе… Но когда Наоми находят в водах Темзы без сознания, мир переворачивается. Никто не знает, что произошло с ней. Никто не знает, что произойдет с ними.
Роман молодого чехословацкого писателя И. Швейды (род. в 1949 г.) — его первое крупное произведение. Место действия — химическое предприятие в Северной Чехии. Молодой инженер Камил Цоуфал — человек способный, образованный, но самоуверенный, равнодушный и эгоистичный, поражен болезненной тягой к «красивой жизни» и ради этого идет на все. Первой жертвой становится его семья. А на заводе по вине Цоуфала происходит серьезная авария, едва не стоившая человеческих жизней. Роман отличает четкая социально-этическая позиция автора, развенчивающего один из самых опасных пороков — погоню за мещанским благополучием.
Триптих знаменитого сербского писателя Милорада Павича (1929–2009) – это перекрестки встреч Мужчины и Женщины, научившихся за века сочинять престранные любовные послания. Их они умеют передавать разными способами, так что порой циркуль скажет больше, чем текст признания. Ведь как бы ни искривлялось Время и как бы ни сопротивлялось Пространство, Любовь умеет их одолевать.
Прогрессивный индийский прозаик известен советскому читателю книгами «Гнев всевышнего» и «Окна отчего дома». Последний его роман продолжает развитие темы эмансипации индийской женщины. Героиня романа Басанти, стремясь к самоутверждению и личной свободе, бросает вызов косным традициям и многовековым устоям, которые регламентируют жизнь индийского общества, и завоевывает право самостоятельно распоряжаться собственной судьбой.