Рембрандт - [24]

– Доктор ван Тил, будет ли натяжкой, если сказать, что «Анатомия» была экзаменом для Рембрандта?

– Нет, не будет. Я полагаю, что Рембрандт неофициально держал экзамен на звание «великого». Это, вероятно, придавало ему силы, хотя он был и молод, и крепок. Как ни говорите, а психологическая нагрузка была немалая. Предстояло преодолеть и ее.

Разговор в Историческом музее. Амстердам. Апрель, 1984 год.

— Господин Хаак, можно ли судить об атмосфере в среде живописцев и любителей живописи в связи с заказом доктора Тюлпа?

– Да, имеется немало косвенных данных. Да и прямых тоже. Атмосферу эту я бы определил так: напряженное ожидание. Получится или не получится?

– Кто-то, вероятно, полагал, что не получится?..

– Да, как во всякое время. И в наше – тоже.

Разговор в Музее Франса Халса. Харлем. Апрель, 1984 год.

– Франс Халс замечателен. Посмотрите на «Банкет офицеров роты святого Георгия». Или вон там: «Регенты богадельни». А еще: «Портрет стрелков роты святого Адриана». Величайшее мастерство!

– Несомненно. Но что отличает его от Рембрандта?

– Их трудно сравнивать.

– Трудно, но можно?

– Как вам сказать?..

– Тогда скажу я: не кажется ли вам, что веселые люди и постные регенты собрались вместе, но не знают – зачем? Они честно позируют, натура передана художником прекрасно. Но, согласитесь, чего-то недостает.

– Мы находимся в священном доме, где царит дух Халса. У меня даже язык не поворачивается упрекнуть его.

– Тогда это сделаю я, амстердамец.

– Попробуйте.

– Недостает цельности, собранности, если угодно, магии Рембрандта.

И этот день наступил…

В Большом зале хирургической гильдии выставлена картина, названная так: «Анатомия доктора Тюлпа». Рембрандт не был доволен ни местом, где повесили картину, ни освещением. Он явился сюда ранним утром, чтобы удостовериться в том, что надо было бы сделать все получше. Он уселся в дальнем углу, наблюдая за тем, что происходит в зале.

Но накануне уже кое-что стало известно.

Доктор Тюлп дал званый ужин. Среди гостей были Рембрандт, Лисбет, Фердинанд Бол и ван Флит. Хозяин произнес тост, который доставил удовольствие ван Рейну. Доктор Тюлп сказал:

– Итак, господа, картина готова. Прошел всего какой-нибудь год. Или около того. – Доктор посмотрел в сторону де Витте. – Много ли это: один год? Да, срок немалый. Ходим мы под богом, и дни наши сочтены. Как сказано в Библии? Дай бог памяти! Конь бледный и на нем всадник, которому имя смерть, и ад следовал за ним, и дана ему власть… умерщвлять мечом, и голодом, и мором, и зверями земными. Вот так все неотвратимо! Но есть на свете искусство и есть его носители – творцы, созидатели прекрасного… Попомните мое слово, господа: все мы важные, – я имею в виду моих коллег, – все с большим о себе мнением, ибо мы врачуем и немощные смотрят на нас с надеждой снизу вверх. Пройдут годы, господа, исчезнем мы, но останется образ наш на чудесной картине, которую завтра увидят многие амстердамцы. И те из них, кто понимает, что есть живопись и кто есть мастер, создающий ее, вне всякого сомнения восхитятся. А те, кто поумнее, прозорливее, скажут: вот они, эти доктора амстердамские, шагнули прямо в бессмертие! Непременно скажут, и я прошу запомнить мои слова – они вещие: «Хирургическая гильдия шагнула в бессмертие!» Я благодарен его милости Константейну Гюйгенсу, который первым указал мне на талант господина ван Рейна. Я лишь скромно последовал его совету. Благодарю господина ван Рейна за честь, которую он оказал хирургической гильдии, прославив ее.

Так говорил доктор Тюлп. Потом произносили речи другие, даже травмированный бесконечными сеансами доктор де Витте. Рембрандт был на седьмом небе. На него восхищенно смотрела Лисбет. Хендрик ван Эйленбюрг заявил, что хочет указать и на свою скромную роль в этом славном деле, ибо давно надоел всем своим расхваливанием картин и офортов Рембрандта. А сегодня он рад сообщить, что художник получил разом десять заказов на портреты. Вот теперь-то кой-кому придется набраться терпения и подождать своей очереди. Такие дела, господа…

В ушах Рембрандта звучали эти вчерашние речи, словно только что услышанные. Он сидел в своем углу и наблюдал за залом.

А люди все приходили. Были тут и поэты, и живописцы из цеха маляров, приходили врачи. Доктор Эфраим Бонус разыскал Рембрандта.

– Это вы? – спросил он, кивая в сторону «Анатомии».

– Я, – смело ответствовал Рембрандт.

– Я – доктор Бонус. Надеюсь, мы с вами подружимся. Но не пугайтесь! Не на почве болезней, а, как говорится, на ниве изящного искусства.

Рембрандт молча кивал.

Подходили многие, говорили немало приятных слов. Пожаловал и сам Питер Ластман. Он долго разглядывал картину, отходил от нее то в одну, то в другую сторону. Обернувшись, встретился с пылающим взглядом Рембрандта, идущего навстречу учителю.

– Поздравляю, – учтиво произнес Ластман. И подал прохладную ладонь.

Рембрандту показалось, что его окатили ледяной водой. Погодите! Это же учитель! Питер Ластман, прославленный художник, умудренный жизнью и опытом! Неужели ему больше нечего сказать? «Поздравляю»? И всего-то?

Доктор Тюлп всю эту сцену наблюдал собственными глазами и все слышал собственными ушами. Немного погодя он подошел к художнику, отвел его в сторону и сказал: