Рембрандт - [36]

— Очевидно, ваше знакомство с библией недостаточно серьезно, если вы сомневаетесь в правдивости истории царя Давида. Так вот… Я больше ни словом не помяну Рембрандта… Давайте выпьем. Для нас с вами найдется еще по бокалу.

Он пододвинул Кретцеру кувшин, но тот решительно отказался.

— Я ухожу, — сказал он коротко и холодно.

Николас де Хельд и Якоб Мейрс, понимая, что беседа окончена, тоже собрались уходить. Ван дер Гельст кусал губы. Сам не зная почему, он вдруг возненавидел обоих художников, он чувствовал себя несчастным, как ребенок, которого наказали родители.

— Вы уже уходите? Который же теперь час?

Как бы в ответ часы на башне Западной церкви пробили одиннадцать ударов.

— В самом деле, уже одиннадцать. Подождите немного, выйдем вместе.

С минуту он раздумывал, не лучше ли уйти одному; он сердился и досадовал на своих собеседников. Но все же решил не отрываться от компании; одинокие прогулки, даже в летнюю ночь, были ему не по душе. Накинув плащи, мужчины спустились по лестнице. Кретцер тщательно запер двери и отдал ключи Николасу де Хельду, который утром собирался привести в порядок записи, сделанные им во время сегодняшнего заседания.

Медленно шли все четверо к центру города. Ван дер Гельст еще раз бросил взгляд на высокое, горящее золотом окно рембрандтовского дома и поспешил за остальными. Он заговорил громко и длинно, как будто ровно ничего не случилось, и спутники его так же громко и шумно отвечали на его грубые шутки.

Кретцер первый отделился от компании. Распрощавшись со всеми, он свернул в сторону. Остальные молча зашагали дальше.

Ван дер Гельст отшвырнул попавшийся ему под ноги камень.

— Старый дурак, слишком много о себе возомнил, — вырвалось у него вдруг. — Хочет руководить гильдией, а сам защищает ее врага!

Николас де Хельд с сочувственным видом поддакнул, но тут он вспомнил, как гневно блеснули глаза Кретцера, и ему стало не по себе. Однако он злорадно рассмеялся, когда Якоб Мейрс продекламировал вдруг стишок старого Катса:

Друзья, скажите мне скорей,

Что означает случай сей?

Подсвечник кошка облизала.

Видать, свечное чует сало.

— …Видать, свечное чует сало, — пробурчал вал дер Гельст пьяным, мрачным голосом. — В самом деле, Мейрс. Хорошо сказано. Ему нужен Рембрандт, пока все еще нужен, вот почему…

Он остановился и, ухватившись за плащи своих спутников, проговорил:

— Пора, давно пора так проучить Рембрандта, как он того заслуживает. Тут уж вы, надеюсь, со мной согласны?

Якоб Мейрс, всего лишь час назад жадно ловивший каждое слово ван дер Гельста, почувствовал предостерегающий толчок с другой стороны и недовольно отвернулся.

— Ты прав, Варфоломей. Но для чего предвосхищать события? Само время вынесет ему приговор.

Ван дер Гельст зло рассмеялся:

— Так я и думал. Испугались! Боитесь, что вдруг найдется еще какой-нибудь могущественный меценат, который будет ему покровительствовать?

Николас де Хельд, положив руку на плечо разъяренного ван дер Гельста, попробовал его урезонить:

— Мы изрядно выпили, Варфоломей. Нам надо проспаться. Хмель может сыграть с нами скверную шутку…

Ван дер Гельст поднял руку:

— С вами, пожалуй…

Де Хельд спокойно продолжал:

— Не будем предпринимать ничего такого, что могло бы ославить нашу гильдию… Не будем делать того, в чем нам потом пришлось бы каяться…

Ван дер Гельст вновь почувствовал, что трезвеет, как прежде отрезвел при словах Кретцера. Отвернувшись в другую сторону, он гордым жестом запахнул плащ.

— Так я и думал. Испугались. Понятно!

Он состроил страдальческую гримасу и развел руками, как бы давая понять, что готов принести себя в жертву, затем отвесил церемонный и вежливый поклон, как раскланиваются с малознакомыми людьми. Де Хельд и Мейрс также приподняли шляпы, и все трое разошлись в разные стороны.

Было тепло, дул легкий ветерок. Летней ночью почти не темнеет. Тут и там мелькали огоньки, отражавшиеся в тихой глади вод. Ночной сторож неторопливо обходил свой участок. В переулке шепталась влюбленная парочка.

Варфоломей ван дер Гельст ничего не видел и не слышал. Он вспоминал об оскорблениях, нанесенных ему Кретцером и другими товарищами по гильдии, и в нем разгоралась глухая, необъяснимая ненависть к Рембрандту. В голове его один за другим возникали безумные, путаные и неосуществимые планы мести. Ему хотелось громко вопить, драться.

Внезапно он испуганно отпрянул, изрыгая проклятия. Перед ним разверзлась черная бездна — вода. Он ошибся улицей, прошел мимо моста и едва не угодил в канал.

Проклиная хмельное вино, заведшее его бог знает куда, и все еще содрогаясь от ужаса, ван дер Гельст повернул обратно, стараясь на этот раз не сбиться с дороги. Спотыкаясь на каждой ступеньке, вскарабкался он в свою мастерскую и там еще долго не мог отдышаться. Наконец, глубоко вздохнув, он сбросил с себя плащ и плюхнулся на кровать, стоявшую в углу.

Однако прежде чем он сомкнул глаза, взгляд его задержался на чем-то возвышавшемся среди комнаты. Ван дер Гельст проворчал что-то. Да ведь это мольберт, а он в течение целого вечера даже не вспомнил о своей новой картине, заказанной обществом стрелков. Откинув одеяло, он с трудом поднялся с постели и, тяжело шаркая ногами, обыскал всю комнату, наконец нашел свечи, серную палочку и трут, высек огонь и зажег свечу. Накинув на плечи простыню, он подошел к картине и почти испугался жизненной правды собственного творения. Яркие краски влажно поблескивали. Художник удовлетворенно хмыкнул. Расхаживая перед картиной, он вновь и вновь восторгался ее пропорциями. Высоко держа свечу, водил ею перед полотном, и его гордость и удовлетворение росли. Вдруг он увидел какой-то дефект. Отыскал палитру и краски, чтобы немедленно его исправить. Но рука предательски дрожала. «Хватил лишнего сегодня», — подумал он. В голове у него шумело. Со вздохом отложил он в сторону палитру и краски, бросил последний любовный взгляд на почти законченную картину и, устало опустившись на кровать, задул свечу.