Рембрандт - [35]

— Не нахожу в этом заказе ничего предосудительного. А завистники у него всегда найдутся, мой дорогой. И вам, по-моему, не следует завидовать этому успеху Рембрандта…

— …который будет, вероятно, последним, — досказал Якоб Мейрс и знаком подозвал слугу с вином. Ван дер Гельст тоже подставил свой бокал.

Кретцер прикинулся, будто не слышал последних слов, а сам тем временем наблюдал за ван дер Гельстом, который безостановочно пил. Лицо его набрякло, обычно добродушные, глубоко сидящие глаза сделались маленькими и колючими. Видно было, что его обуревают чувства, в которых он в другом случае ни за что не признался бы.

— Вы думаете, мастер Кретцер, что я завидую ему? Клянусь Апеллесом, ни у меня и, насколько я знаю, ни у кого из здесь присутствующих нет к тому никаких причин. Но Рембрандт мне надоел! Позор, что честные живописцы терпят подобное поведение мастера! Он обманывает нас! — крикнул ван дер Гельст, стукнув кулаком по столу под самым носом у Кретцера.

Николас де Хельд поднялся с места и передал слуге пустой кувшин с приказанием налить в него вина. Вам дер Гельст бесновался.

— Обманывает, говорю я вам! Почему он, как принято и как это делают все другие, не выставил свою итальянскую картину сначала у нас? Почему все, что он предпринимает, покрыто тайной? По-братски это? Разве это искренность? А ничего не подозревающая чужеземная птичка послушно летит в западню!

Кретцер с удивлением спросил:

— Что имеет в виду наш уважаемый собрат?

Мейрс и де Хельд многозначительно переглянулись.

Ван дер Гельст злобно прошипел:

— Прикидываетесь дурачком, господин Кретцер! А между тем, черт вас побери, вы прекрасно знаете, что делается в гильдии…

Маартен Кретцер пожал плечами:

— Я понял, куда вы клоните. Собираетесь повторить старую басню об учениках?

Спокойный и пренебрежительный тон Кретцера взбесил ван дер Гельста.

— Вот именно! Об его учениках! Я не собираюсь держать язык за зубами, слышите? Я открыто говорю о том, что всем нам известно, но о чем никто не отваживается заикнуться… Его ученики! Разве смог бы он продержаться без своих учеников? И кто поручится нам, что «Философ», отправленный им непосредственно заказчику, действительно написан им самим? Повторяю, честный живописец не стыдится своего произведения. Он не боится показываться при свете дня, его так же часто можно застать в выставочном зале торговца картинами, как и в собственной мастерской. Но Рембрандт!..

Вернулся слуга с вином, и ван дер Гельст первый протянул ему свой бокал.

Кретцер заметил, что разговор принимает опасный оборот. Кивком головы подозвав к себе слугу, он велел ему налить вина, а затем отправил слугу домой, сказав, что сам запрет двери. Слуга усмехнулся, искоса глянул на ван дер Гельста, но беспрекословно повиновался и ушел. Кретцер облегченно вздохнул, увидев в окно, как он пересекает площадь.

— Это верно, — заметил Кретцер, — Рембрандт, как никто другой, всех сторонится. Однако, — поглаживая остроконечную бородку, продолжал он медленнее, — это еще не основание…

Николас де Хельд поспешил на помощь собрату.

— Господин Кретцер, — сказал он, — я вижу, что вы человек осторожный. Боюсь, однако, что прав ван дер Гельст… У Рембрандта в доме весьма странные порядки… Правда, его ученики бывают в городе, и хотя их можно встретить повсюду, но они держат себя так же замкнуто и так же молчаливо, как их учитель. Да ведь это чистейший заговор! Все они находятся, видно, под таким влиянием Рембрандта, что невольно напрашиваются самые скверные подозрения…

Де Хельд замолчал, увидев, как в глазах Кретцера блеснул неодобрительный и гневный огонек; он благоразумно предпочел не выражать своего несогласия с богатым покупателем картин.

Но ван дер Гельст и не думал сдаваться. Его лицо пылало от вина и от злобы.

— Договаривай! — крикнул он де Хельду. — Открыто скажи, что его ученики — распутные парни, он учит их педерастии! Достаточно взглянуть на де Конинка, когда он гуляет с этой сукой Дюллартом, чтобы все стало ясно! Но что самое возмутительное — как власти такое терпят! Ведь это попустительство! Ему позволяют развращать, губить молодежь!..

Кретцер раздраженно прервал его:

— Перестаньте, ван дер Гельст. Вы поверили каким-то небылицам или сами вообразили несусветную чушь. Всем хорошо известно, что Рембрандт питает слабость к женскому полу и живет со своей экономкой. Именно поэтому Церковный совет не дает ему покоя, требуя от него отчета в его поступках. Это полностью опровергает ваши обвинения!

Ван дер Гельст вновь раздраженно зашагал по залу, размахивая руками, точно мельница крыльями.

— Развратник не знает предела своим желаниям! Вам, вероятно, известно, что царь Давид тоже предпочитал Ионафана всем женщинам!..

Кретцер разразился громким хохотом; остальные хотя и не так громко, но вторили ему.

— Царь Давид! Это уж слишком далекий пример, уважаемый собрат! Таким примером вы ничего не сможете доказать… А доказательства вам придется приводить во всех случаях. В частности, если вы захотите подать властям жалобу на Рембрандта, — резко подчеркнув последнюю фразу, сказал Кретцер.

Мейрс и де Хельд молчали. Они всей душой были на стороне ван дер Гельста; зависть и честолюбие почти лишили их способности рассуждать. Но хладнокровные и трезвые слова Кретцера охладили их пыл и дошли даже до сознания опьяневшего ван дер Гельста. Он собирался было яростно возразить Кретцеру, но мертвое молчание и смущение остальных невольно заставили его прикусить язык. Ему казалось, что он сейчас задохнется. Он настежь распахнул окно и глубоко вдохнул свежий ночной воздух. Понемногу он успокоился. Несмотря на путаницу в голове, он все же понял, что переборщил. Последние слова Кретцера были совершенно недвусмысленны. Ван дер Гельст обернулся к Кретцеру и сделал неловкую попытку к примирению, пытаясь свести все к шутке: