Рембрандт должен умереть - [22]

Только полный идиот соблазняется Вермеерами.

Салливан, всем известный как Салли, – правильный бизнесмен. Иначе он не выжил бы в разрушительных гангстерских войнах семидесятых, не сумел бы одолеть всемогущий клан Патриарка, не стал бы королем Южного Бостона. Салливан понимает, например, что, если он разрешит на своей территории торговлю героином, он тут же потеряет контроль над ситуацией, и начнется беспредел, за который с него строго спросят друзья из бостонского бюро ФБР. Героин превращает человека в зомби – такой способен на все, ничего не соображает, не отвечает за свои поступки. Всех, кто пытался продавать героин в Южном Бостоне, Салли сперва вежливо просил сменить дислокацию, а затем, если его не понимали, отправлял туда, где наркота уже никому не нужна. Другое дело – кокаин и марихуана; их можно употреблять по выходным, как спиртное, и оставаться человеком. А заработать на них можно побольше, чем на грязном, спидоносном дерьме вроде героина.

Такая же история и с антиквариатом: нельзя быть жадным до неразборчивости, ничего хорошего из этого не выйдет. Сильнее всего Салливана раздражают жадность и глупость. А даже не тот удивительный факт, что Дейв и Джорджи не поставили его в известность о том, что на самом деле взяли из Музея Гарднер, и теперь он узнает об этом из газеты!

Салли раздраженно отбрасывает «Херальд» и хватается за телефон.

– Стиви, найди мне этих двух кретинов или хотя бы любого из них!

– Я так понимаю, Салли, ты про сегодняшнюю газету?

– Ты хочешь обсудить по телефону, что ты сегодня вычитал в газете, Стиви?

Салливан бросает трубку, заставляет себя улыбнуться и помахать рукой жене, спустившейся на звук его голоса, и выходит из дома. Надо в город. Надо убрать мусор и вернуть в музей то, что никогда не должно было оттуда исчезать.

В Саути, самом ирландском районе Бостона, Джимми Салливан – кумир всех мальчишек, местный Робин Гуд. Один его младший брат – политик, сенатор штата, второй – судья. Салли такой правильный бизнесмен, что его бизнес не приносит этим двум уважаемым гражданам никаких неприятностей. Если же старший из Салливанов вернет шедевры, украденные из Гарднеровского музея, все трое заработают очки: братья – в политике, он – на улице, где о жестком, но справедливом теневом правителе этих мест станут рассказывать новые легенды.

В офисе, в Саути, Салливан коротает время за не самыми важными делами – сегодня он даже не собирался сюда приезжать, хотел провести время с Тессой – и ждет, когда его верный второй номер, Стиви, доставит кого-то из двух кретинов, неправильно ограбивших музей. Он уверен, что ждать недолго: не явившись к нему, Дейв и Джорджи подпишут себе смертный приговор. Впрочем, возможно, они понимают, что уже подписали его, совершив такую несусветную глупость, и тогда Стиви найдет их не сегодня. Но обязательно найдет.

Стиви появляется в четыре часа дня один и зовет босса в таверну «Три О» на Бродвее, где они любят назначать встречи. Здесь в это время малолюдно. Бармен за длинной стойкой почтительно здоровается и, не спрашивая, наливает им обычное.

– Все не так, как ты думаешь, Салли, – ты что, не знаешь, что в газетах нет ни слова правды? – начинает он свой рассказ, отхлебнув пива. – Дейв с Джорджи никуда не прячутся и готовы были к тебе ехать. Дейв даже показал мне эти сраные рисунки, как бишь этого француза – Даго? Дюга? – поверишь, Салли, я могу не хуже. Все это дерьмо у Дейва в гараже. Но я сказал, чтобы они сидели тихо, потому что никакого Вермеера они не брали, только дешевую доску какого-то другого голландца – не могу я запомнить эти имена. Салли, я не разбираюсь в живописи, но знаю Дейва и Джорджи, и я им поверил, когда они клялись, что не брали дорогие картины.

– Стиви, если они никуда не прячутся, поезжай и все-таки привези их. Я тебе, конечно, доверяю, но все же хотел бы сам решить, верить им или нет. Не обижайся, но это не какая-нибудь драка в баре и не угон грузовика с бухлом. После сегодняшней статьи в газете, даже если в ней ни слова правды, это уже политика.

– Ты меня не дослушал, Салли. Ты же не думаешь, что с девяти утра, когда ты позвонил, до четырех я трепался в гараже с Дейвом и рассматривал французские картинки? Я проверил то, что рассказали ребята. Стал звонить знакомым антикварам, не предлагал ли им кто-нибудь в последнее время каких-нибудь дорогих картин. Ну, потому что никто, кроме полного лоха, не стал бы их брать, а лох непременно попытался бы избавиться от них сразу, правильно я рассуждаю? Чтобы это была уже не его проблема?

– Что делал в этом музее какой-то лох в ту же ночь, когда там орудовали Дэйв и Джорджи, я что-то совсем не понимаю, – отвечает Салливан. – По-моему, ты купился на какую-то дурацкую разводку. Но продолжай, мне уже даже интересно.

– Черт, Салли, ты сегодня не в духе и стараешься меня обидеть. А ведь я весь день потратил на то, чтобы выяснить, что там случилось, – и выяснил. Короче, к одному из моих антикваров вчера приходил студентик, молодой чувак лет восемнадцати или девятнадцати. Высокий, рыжий, у него с собой был кейс, в каком носят трубу. Спрашивал, не интерсно ли этому антиквару посмотреть на пару картин, на которые он ищет покупателя. И показал ему маленькую гравюру, у него была с собой, – автопортртет Рембрандта, говорит мой человек. Из Гарднеровского музея.